Шидзуко. Но и в этом случае он не хотел сделать дочери приятное, не сказал ей, что отстоял судьбу сервиза именно ради нее. Он, как и Ханаэ, избегал общения с Юки, — за неделю мог обменяться с ней лишь несколькими дежурными фразами. И здесь, как считала Ханаэ, он вел себя не лучшим образом: будь он более внимательным и заботливым мужем, он ради блага жены вплотную занялся бы воспитанием своей неуправляемой дочери. Но его прежде всего заботил собственный покой.
Ханаэ открыла дверь шкафа и наконец-то увидела то, к чему можно было придраться: шкаф был забит старой летней одеждой, которую Ханаэ давно просила выбросить. Здесь валялись юбки и платья, ставшие для падчерицы или короткими, или по расцветке и фасону слишком детскими. Хотя Юки за последние три года заметно выросла, она по-прежнему оставалась худенькой, и кое-что из одежды было ей впору. Но выглядела она в ней нелепо. Весь этот, по мнению Ханаэ, хлам был сшит матерью Юки, в этом и был весь секрет. Прошлым летом мачеха потребовала, чтобы Юки отнесла это тряпье на помойку. Что скажут люди, увидев, как Юки в короткой юбке демонстрирует всем свои костлявые коленки! Подобные наряды падчерицы дадут повод думать, что Ханаэ и Юки не ладят друг с другом. Будут говорить на каждом углу, что мачеха — изверг, и бедная падчерица ходит в обносках. От такой мысли у Ханаэ кровь прилила к щекам: это несправедливо! Она каждый год покупает Юки новые хорошие вещи, но та даже не примеряет их. Причем все куплено на вырост — можно носить несколько лет кряду. И где эти добротные вещи? Из новой одежды на плечиках висит только то, что купила сама Юки на собственные деньги (прошлым летом она подрабатывала в городской библиотеке — расставляла по полкам книги, возвращенные читателями). «Вкус у нее не ахти какой, — поморщилась Ханаэ, разглядывая платья кричащей расцветки индийского производства и майки, украшенные радугами или цветами. — Ну, Бог с ними. Многие сверстницы Юки щеголяют в такой одежде. Соседи, по крайней мере, не будут удивляться. А вот вещи, сшитые покойницей, надо выбросить!»
Сделав глубокий вдох, Ханаэ принялась срывать с плечиков старую одежду падчерицы. Размеренные движения успокоили ее. Она свернула «тряпки» в тугой узел, чувствуя отвращение к ним. Зачем так старалась Шидзуко, часами вышивала дурацкие цветы на платьях и кофтах — и для кого? Для никчемной девчонки-сорванца! Немудрено, что муж охладел к ней. А она сидела ночами в одиночестве, и в ее душе скапливалась, как пыль, безнадежная грусть, и наступало тихое помешательство. После этого в ее воспаленном мозгу и родилась мысль уйти в мир иной.
Прижав старую одежду к груди, Ханаэ стала спускаться вниз по лестнице. Тюк тряпья ограничивал ей обзор, и она шла осторожно, боясь оступиться. Поглощенная этим занятием, Ханаэ не услышала, как открылась входная дверь, не сразу заметила падчерицу, стоявшую в дверном проеме и пристально смотревшую на нее.
Юки поставила на пол свой рюкзак. Ханаэ успела привычно отметить: на полу снова останутся грязные пятна.
— Пожалуйста, не уносите эти вещи. Это все, что у меня осталось. Мою зимнюю одежду вы уже выбросили.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. Ты уже выросла из этой одежды, а некоторые вещи вообще рассчитаны на ребенка. Подумай хорошенько, что скажут обо мне люди, если ты будешь выглядеть, точно маленькая нищенка!
— Да я не буду носить эти вещи — просто хочу их сохранить.
— Зачем? Какая от них польза?
— Вы же знаете, их сшила для меня моя мама. Это единственная память о ней, — Юки закрыла лицо руками.
Ханаэ на миг замерла: она редко видела падчерицу плачущей. Да, но утрам она часто выходила из своей комнаты с распухшими веками, но это были слезы тайком, в постели. Юки не хотела никого подпускать к себе. И сейчас изо всех сил она старалась подавить всхлипывания.