Это был единственный случай, когда он поступил против воли новой жены — по собственной воле. Когда Ханаэ, узнав об этом, разбушевалась, что-то менять было уже поздно. Еще он пытался спасти чайный сервиз Шидзуко, который Ханаэ намеревалась выбросить. И спас — на время. Но в конечном счете Ханаэ уничтожила и этот злосчастный сервиз. Он молча проглотил ее выходку.
Сжимая в руках альбом, Хидеки снова присел на корточки и в раздумье созерцал прихотливую пляску пламени. Вот что, решил он, этот альбом надо сохранить и переслать его Юки. Ханаэ ничего не узнает — он отправит бандероль из своего офиса в Осаке. Адрес свой дочь, уходя, оставила на клочке бумаги у телефона.
Костер почти догорел. Хидеки оттащил в сторону пустые коробки и пошел в дом. Альбом Шидзуко он спрятал за спину. Ханаэ уже, наверное, в спальне. В своем кабинете он подложил альбом под другие бумаги на дне ящика письменного стола и запер ящик. Листать альбом ему сейчас не хотелось.
В спальне он застал Ханаэ сидящей в короткой ночной рубашке перед трехстворчатым трюмо. Ее волосы были зачесаны назад и стянуты белым полотенцем. Еще одно полотенце покрывало плечи. Аккуратными кругообразными движениями пальцев она накладывала на лицо крем. Лицо ее выглядело спокойным.
— Костер почти догорел. Потухнет сам, — сказал Хидеки, усаживаясь на их обширный, обтянутый розовой материей футон.
Ханаэ по-прежнему смотрелась в зеркало.
— Очень мило с твоей стороны. Извини, что нагрузила тебя работой после долгого дня в офисе. И коробки сжег?
— Нет, они пока остались во дворе. Земля еще слишком сырая, не сгорят.
— Ну, и правильно сделал. Они мне пригодятся. Полно еще других вещей, которые нужно выбросить.
Хидеки лег на спину, вытянув ноги и скрестив руки под головой.
— Я через минуту закончу. Принесу тебе виски и сделаю массаж.
Хидеки встал, переоделся в пижаму и снова улегся. Он распластался на животе, а Ханаэ, усевшись на него верхом, принялась массировать сильными ладонями его спину выше и ниже лопаток. Хидеки, вытянув руки по швам, касался пальцами ее голых ступней. Вскоре он почувствовал, как его мягко окутывает сон. Ханаэ приподняла одеяло и придвинулась к нему, уткнувшись головой в его подмышку.
Часа в три ночи Хидеки внезапно проснулся. За его спиной зажегся ночник.
— Что случилось? — спросила Ханаэ.
— Ничего. Просто мне нужно в ванную.
Ханаэ подождала, пока он добредет до двери, и выключила свет. Выйдя в коридор, Хидеки остановился. Он почему-то чувствовал себя изможденным и никак не мог собраться с мыслями. Пижама мокрая от пота, хоть выжимай. Во рту — металлический привкус.
Прополоскав рот, Хидеки умылся и до красноты растер щеки полотенцем. Он чувствовал, что заснуть ему не удастся. Выключив свет в ванной, он долго стоял в темноте. Какая-то гнетущая мысль не выходила из головы. Нечто похожее он испытывал в детстве, когда просыпался среди ночи от страха, что рано или поздно за ним придет смерть, и пытался перд- ставить, что он будет чувствовать при свидании с ней. Когда ему было уже за двадцать, он понял: ничего ужасного не произойдет, за гранью жизни — пустота. Человек исчезнет — и точка. Он не припомнит, чтобы его хоть раз охватил страх перед возможной кончиной даже в ту пору, когда ему пришлось долго лежать в больнице с туберкулезом.
Глаза Хидеки привыкли к темноте, и, не зажигая света, он пошел в свой кабинет. Надо выпить виски и почитать — тогда снова потянет в сон. В кабинете он зажег настольную лампу, опустился в кресло. Дрожащими руками достал ключ и вынул из ящика письменного стола альбом Шидзуко. Поколебавшись секунду, открыл его.
Первые страницы были ему знакомы — акварельные зарисовки, сделанные тогда, в больнице. Вот он — лежит на койке. Вид из окна больничной палаты. Тюльпаны, которые принесла Шидзуко. Вот поднос с больничной едой — он почти не притрагивался к ней.
После акварелей пошли карандашные рисунки, запечатлевшие жизнь маленькой Юки: здесь она в парке... В гавани... Вот дома, среди разбросанных игрушек... Юки поглощена изучением новой игрушки, а Шидзуко делает зарисовки, видимо торопясь, — пока дочка не переменила позу. Изо дня в день наблюдения за дочерью, новые и новые наброски Шидзуко. Хидеки быстро пролистал страницы. Акварель — он сразу узнал маленький домик в горах, где они жили несколько летних дней. Кажется, это был последний отпуск, который он провел вместе с Шидзуко и дочерью. Юки — в дверях дома, на ней белая кофта и розовые шорты. Ей, наверное, лет семь. Помнится, рядом с домом находилась ферма, где разводили коров и овец. Да, так... — перевернув страницу, он видит Юки, боязливо стоящую в нескольких метрах от коровьего стада. Еще несколько акварелей: коровы, овцы, цветы. В самом конце альбома — портрет Юки: длинные волосы заплетены в две косы, украшенные красными лентами, она улыбается, прижимая к лицу букет маргариток. Когда был написан портрет? Должно быть, во время школьных каникул. Портрет-портретом, а вот чтобы Юки улыбалась ему, отцу, — такого случая он не мог припомнить. Наконец, последняя страница: Хидеки видит свой портрет — карандашный набросок: он изображен спящим в шезлонге в том самом доме. К странице приклеены маленькие цветочные лепестки цвета чернильной кляксы, лепестки собраны в соцветия — по четыре в каждом. И таких соцветий было по меньшей мере десять. Хидеки вспомнил: это засохшие лепестки гортензий.