Екатерина Кузьминична изучала Настю поверх очков: кацавейка сплошь из заплат, лоснится от грязи, заплаты пришиты на скорую руку, фартук в навозе, из голенищ резиновых сапог торчат онучи. Лицо у Насти пунцовое, глаза, как щелочки, и словно заплыли жиром.
— Вы телятница?
— Я-то? Я временная, — высморкалась в фартук Настя. — Хомутникову замещаю. Своя корова не доена, не поена, а я тута убиваюсь.
— Начисто убилась! — остановил ее Потапов. — Где тачка? Вывези навоз… кому говорят? Кухню вымой… слышала?
Тетя, между тем, подошла к стайке с Веркиным «племенным ядром». Верка расчесывала шерстку Мине. Понятно, тетиной расческой. Нет, чтобы ее спрятать, растерялась.
— «Ахиллес» и «Минерва», — прочитала тетя на фанерке, прибитой к воротцам клетки. — Что-о?
— Клички, — Потапов смутился. — Громкие, конечно. Да ведь мифология…
— Понимаю, — отрезала тетя. — Верочка, за мной.
— Не пойду-у… — захныкала Верка, обнимая Миньку за шею.
Слезы тут как тут. Горючие слезы. Длинные слезы — по обеим щекам.
— Временная я! — кричала Настя с кухни. — Приедет Наталья, с нее спрашивайте. Вон печь дымит, как проклятая, а я за нее в ответе?
Дома на столе шумел самовар. Значит, тетя из-за самовара увела дядю и Родиона Ивановича.
По пути к Верке присоединились Леня с Веней. О Мане, праворучнице, говорить не приходится: так переживала за подружку, лица на ней не было:
— Больше не пустит тебя тетушка на ферму.
Друзья в избе примостились на лавочку у порога. Поглядывали на тетю Екатерину Кузьминичну. Шушукались. Переживали.
— Довольно! — говорила тетя, прихлебывая чай с блюдечка. Пить с блюдечка — тетина слабость. — Не позволю. Сегодня она полдня на ферме, завтра… Да я ее почти не вижу дома! Это вы называете: «трудовое воспитание»? Ну, знаете ли…
— По крайней мере, Верочка не вырастет белоручкой, — сказал дядя.
— Что-о? — Тетя отставила блюдечко. — У тебя язык повернулся такое мне сказать? У меня, при моем воспитании, Вера — белоручка?
— Ладно, — пошел дядя на попятную. — Оговорился, будем считать.
— То-то… У меня Верочка будет иметь детство, — грозно сказала тетя. — Золотое детство!
— Да-а… — заныла Верка. — У меня без того золотое. Без того ребята дразнят.
Лавочка у порога заскрипела.
Леня спрятал глаза. Веня успел отвернуться. А Маня замешкалась.
Грозный взгляд Екатерины Кузьминичны поднял ее с лавки.
— Вы дразните?
Маня проглотила набежавшую от волнения слюну и кивнула.
— Верочка, как тебя дразнят? Ну-ка?
Верка ябед не терпела. Каково же ей приходилось!
— Они дразнят, что я… Что я — тетечкина дочка.
Потапов хмыкнул, подтолкнул дядю локтем.
— Маня, повтори! — с напускной суровостью приказала Екатерина Кузьминична.
— «Верка — тетечкина дочка», — выпалила Маня в один дух и шмыгнула из избы.
Леня с Веней, фыркая, выбежали за ней следом.
— Слышал, Николай Иванович? — объяснила тетя гордо, она уже смягчилась. — Мое воспитание! Да я… Верочка, помой руки с мылом, садись пить чай. Да я на всех вас найду управу. Не усмехайся, Коля, будь посерьезнее, когда дело касается нашей девочки!
Глава XV. Костер
Председатель совета дружины семиклассник Володя объявил, что будет костер. Настоящий, не из электрических лампочек, а с огнем и дымом! В настоящем лесу!
Это здорово!
Верка была рада.
И не рада. Потому что всюду поспеть — надеяться нечего.
Весна…
Бушевал ночью теплый ветер, раскачал озеро, и затрещал лед. Как из орудия грохало, с таким треском он ломался. Озеро посинело, насупилось. Утром метались над ним чайки, стонали, заламывая острые крылья.
И вот уже ревет оглушительно Талица, зеленоватые, со стеклянным днищем льдины-крыги атакуют быки плотины, тычут тупыми рылами в берега, мутные волны заплескивают на мост.
Стремительные потоки кромсают, мелют лед в крошево.
Хруст, скрежет, гул…
А в голубой вышине плывут караваны перелетной птицы. Торопятся с юга в просторы тундры, в тишину заполярных островов.
Гуси-лебеди, оброните перышко!
Кому оно достанется, будет всех счастливее…
Мимо летят лебеди:
— Го-гонг! Го-гонг!
Не дают перышка, и не надо, если на то пошло. Не нужны Верке лебяжьи подарки. Без них она всех счастливее! Она совершила открытие. Открыла, что всю жизнь, не ведая о том, она ходила по земле. Ведь в поселке, в городе, не было видно земли: кругом опилки, щепа, опять опилки…