Здесь — земля. Ласковая земля! Хочется сбросить ботики и босиком нестись, куда глаза глядят, — по полям в щетине мятой серой стерни, по зеленеющим лугам, по ручейкам, шевелящим светлые травы на своем ложе.
Земля в неустанном труде обновления. Милая, щедрая! И ночью нет ей ни отдыха, ни покоя. Вызвездится небо, вынырнет из черной гряды леса луна и чуть посеребрит вершины деревьев, лужайки… Чу! Легкий шорох. Это, наверное, расталкивая палые прошлогодние листья, тянутся всходы трав, пряча в пазушках листьев будущие цветы. Или почка лопнула, набухшая соками? Или прилетной птахе не спится, и она шевельнула ветку, озирается, не наступило ли утро, не пора ли спеть ей первую песню?
Что ни день, то сочнее, радостнее зеленеют бугры и косогоры, в теплеющих ручьях на течении пружинят стебли калужниц. Мохнатый шмель, перепачканный пыльцой, как мельник мукой, возится, гудит на цветущих вербах. И несет от верб медом…
А какой бодрый пряный дух идет от земли в полдень, на пригреве! Хмелеют от него чибисы, вьются над пашнями, хлопают крыльями, будто в ладоши, и кувыркаются, не зная, чем еще им выразить свое ликованье.
— Тетя, лягушки проснулись! — вопит Верка, сообщая дома потрясающую новость.
Тетя боится лягушек до смерти. Преодолевая отвращение, она читает длинную нотацию, что воспитанные девочки с лягушатами в фартуке не скачут по деревне сломя голову. Потом всплескивает руками:
— Когда ты, детка, загореть успела? Чистый галчонок!
Верка делает по избе крутой разворот, подпрыгнув, чмокает тетю и исчезает с лягушатами в фартуке..
Ей солнышками светят с обочины проселка цветы мать-и-мачехи. Для нее фиалки льют в воздух душистую струйку запаха…
Верке радость не в радость, если не поделиться ею.
Петр Петрович был у себя. «Да, да!»— отозвался он на стук в дверь.
Верка вошла. Ой, куда она попала! Стеллажи, стеллажи… Книг-то сколько! По полу распластана шкура медведя — с когтями, с лобастой мордой, ощеренной белыми клыками. Над диваном ружье, бинокль в чехле, охотничья сумка-ягдташ и походный термос. Висят по стенам чучела бородатого глухаря и краснобрового тетерева. На столе микроскоп и тесно от склянок и колб. Горит спиртовка.
Обложился Петр Петрович бумагами. Повернулся к Верке вместе со стулом, не очень чтобы радушно поглядывал на нее, подняв очки на лоб.
— Что скажешь, Вера?
— Я н-ничего. Я вот…
Верка подала учителю букетик лиловых и синих цветков, теплый от ее ладони.
— Почему без корней? Учишь вас, учишь… Разве годятся твои цветки в гербарий, если они без корней?
— Не годятся, — отступала Верка к двери. — Они не в гербарий, они вам… Вы понюхайте! Прелесть как пахнут!
— Что, что?
Выглядит Петр Петрович сегодня усталым, не брит.
И посветлел он, поднялся из-за стола.
— A-а… вот что! Спасибо, Вера. Я, видишь, закрутился. Нет в нашем колхозе агронома. В общем, я второй год бьюсь, составляю карту почв колхозных угодий. Интереснейшее дело! Взялся за него, думал быстро кончу, а дело взялось за меня. Почвы изучать необходимо. Лишь в зависимости от их состава можно с успехом применять удобрения. Везде наука!.. Извини, гостюшка, увлекся. Ну-ка, сюда пальто. Раз ко мне попала, так просто не выйдешь. Будем пить чай. С выдающимся вареньем! Известно ли тебе, какие бесподобные витушки печет наша Манефа?
Петр Петрович взял из угла швабру и как-то по-особому постучал в пол.
— Сигнализация на грани фантастики!
Пришла сторожиха Манефа — она живет внизу, под комнатой учителя — и принесла поднос с чайником, горкой деревенских булок-витушек.
— И-и… — покосилась Манефа на Верку. — Бестолковые! Покою нет. Ты гони их, Петр Петрович, от себя, не то отбоя не будет.
Петр Петрович потирал руки:
— Удивительных ты фиалок принесла, Вера! Чудо как пахнут!
И подкладывал Верке выдающегося варенья. Смешной и домашний…
Ну вот. Определенно Верке и с разбегу везде не поспеть. Да костер пионерский — опять забота.
Весь мир поделен между пятиклассниками: кому за что отвечать.
Верка отвечает за Германию.
Далеко она от деревни Светлый Двор, эта страна.
Но будь Германия поближе, Верка бы сбегала, опросила всех и каждого:
— Вы что сделали для мира? У нас сбор. Понимаете, о мире во всем-всем мире. Володя мне поручил доложить о том, как в Германии люди борются…
Кучу хвороста обволок белый едкий чад. Сучья лениво запотрескивали.
Разгоняя чад, вырвался огонь. Хворост захрустел на его зубах: огонь был жаден и неистов.
Языки пламени словно бежали и не могли убежать с сучьев…