— Тю, дурная! Пошутить нельзя?
Почесывая спину, Веня поплелся с территории телячьего санатория, А Верке не до шуток.
У Наташи телята — один к одному, любо-дорого посмотреть. Примутся бодаться — треск стоит!
По десять раз на день, как выпадала свободная минута, наведывалась Верка на поскотину — лесные поляны, где паслось Наташино стадо.
Наташиных телят пас Волчок, юркий и злой песик— уши торчком, хвост крючком, нос бирюлькой. Чуть потянет в лес какая телка, он ее — цап! Зубами за ногу: «Ну-ка, возвращайся на место!» И брызгает слюной, лает, пока не воротит телку, не собьет стадо в кучу.
Наташа зубрит учебники. Готовится к экзаменам в техникум.
— Ой, провалюсь! Ой, ничего у меня не выйдет!
— Раз провалитесь, так бросьте книжки в кусты. Идемте купаться, — говорила Верка.
Наташа впрямь пугалась:
— Я мало занимаюсь? Ты считаешь, да?
Она, вздохнув, затыкала уши пальцами и пуще того бубнила:
— «А» плюс «б» в квадрате равно…
Чему «а» плюс «б» в квадрате равно, Верка и то теперь знает!
Она совала Крокету в рот кусок сахару, потом без помех измеряла бычка вдоль и поперек веревочкой. И с веревочкой бежала в свое хозяйство.
— Марш на обмер! — командовала телятам. — Вон Крокет как толстеет: вдоль и поперек. А вы? Ни капельки не поздоровели, огорчение с вами да и только.
Обмер ничего не дал. Точно — не поздоровели.
Верка забросила с горя веревочку за изгородь.
У нее своя тропа с выгона.
Быстро-быстро шмыгают Веркины босые ноги по траве. Ветер треплет подол сарафана, развевает кудерки. Они порыжели, кудерки, опаленные солнцем. Пошвыряла камешки в воду, попрыгала через траншею водопровода. Нет, ничто сегодня не веселит!
Деревня. Верка идет серединой улицы. У нее ж на руках телячье стадо в шесть голов, она уж не уронит авторитета!
Тетя гладила белье после стирки. Утюг старый, с углями и дымит. Наверно, от того глаза тети слезятся.
Нет, пожалуй, другое…
— Тетя, тетечка, вы плачете? Без меня!
— Ну, с чего ты взяла, что я плачу? — Голос у тети оборвался. Она обняла льнувшую к ней девочку. — Как мы с тобой жить будем без Николая Ивановича? Нет у нас Николая Ивановича… нет.
И, словно опомнившись, вытерла глаза, отстранила от себя Верку.
— Ох, где ты опять подол разодрала? На тебе, детка, все, как на огне, горит. До чего крутое ты колесо…
Подобного перехода Верка никак не ожидала. Ничуть она не крутое колесо: вот села на лавку, вот сидит смирно, как мышка.
Тетя, склонившись над шитьем, сказала, что на днях она поедет в город.
— Да? — вскинулась Верка.
— Ненадолго… Куда я от Николая Ивановича уеду?
Тетя перекусила нитку, подала платье.
— Иди, иди, Верочка. Телята без тебя избалуются.
— У телят сейчас отдых, тетя. Я все по часам делаю. То есть часов нет, так по солнцу. Я думаю, что я заведующая телячьим санаторием!
Верка покрутилась на пятке, заглядывая на заплату.
— Так я пойду? Можно?
— Постой. — Тетя из чемодана достала шкатулку, из нее — часы. Часы были стальные, с воронеными крышками, и цепочка к ним стальная. — Носи, да не потеряй. Дай-ка я на булавку цепочку к карману приколю. Ну, вот и готово. Сама их не заводи, слышишь?
— Ой, спасибо, тетечка! А почему я этих часов раньше не видела?
— Не видела, так не видела. Сережа их выплакал…
Сергей — старший сын тети. Он был летчиком и погиб накануне окончания войны в битве за Берлин.
Как же он плакал, если его за плач одаряли часами?
Тетя вздохнула.
— Отчаянный был наш Николай Иванович в молодости! Представить себе не можешь… Сколько я мук приняла в то время, есть что вспомнить! У нас так было заведено: куда он, туда и я. На тачанках наездилась, в теплушках, на коне верхом, на верблюдах…
— Тетя! — Верка вскрикнула. — На верблюде? Вы?
Тетя улыбнулась.
— На верблюде, я. Гражданская война закончилась. Дядя твой, тогда он командиром роты был, служил на границе в Средней Азии. Неспокойно там было. Басмачи, разные банды. На переходе нас басмачи однажды и настигли. Бой шел. Кричат басмачи: «алла… алла!» Стрельба, пули свистят, а у меня Сереженька на руках. Сушь дикая, и разомлел мой Сережа, плачет, надрывается. Пить ему надо, и воды из бурдюков не достать — бой! Невмочь мне было его слушать, сердце рвалось на части. Уложила я Сереженьку, хлебного мякиша ему пожевала — пусть немного угомонится. Сама— ползком в цепь к бойцам. И Коле: «Давай винтовку!» — Из рук винтовку у него выхватила… У-ух, горяча была! И пошла в атаку… вообрази себе, детка! Бойцы за мной: «ура! ура!» Басмачи смекнули: не на робких наскочили, сели на коней — да только пыль столбом. А уж Сереженька так плакал…