— По-родственному! — Леня простодушно помаргивал. Широко улыбался большим, с толстыми добродушными губами ртом. — Мы ведь родня.
— Тетя… Тетя не приехала? — спохватилась Верка.
— Нет еще, — ответил Веня. — Батя ее встречать подводу нарядил, не имей заботы.
— Вера, ты, может быть, чего хочешь? Может, молока? С погреба, ладно? Я на одной ноге!
Маня убежала.
— Будто у нас молока не хватает, — помаргивал Леня.
— Хорошо, что тетя не приехала вчера… — сказала Верка и улыбнулась. — Это мне подвезло! Ой, Леня, а щука… — вскрикнула она. — Щука попалась! Во… — Вера размахнула руками. — Чистый крокодил! Зубы, пасть — все, как надо. Сама в желтых крапинах. Едва жерлицу не откусила.
— Так я пойду? Щуку-то мы в пирог!
Веня остался наедине с Веркой. Он шмыгал носом и ерзал на табурете у кровати.
— Ноге небось больно?
— Не! Ничуть! Посмотри… — Верка откинула одеяло. Ноги были тонкие, смуглые, правая до колена обмотана туго бинтом.
— Ничего. Теперь ты вроде бы раненая.
Помолчали. Широкий, «потаповской породы» лоб покрывался испариной.
— Ты почему, Веня, руку в кармане держишь?
— Так просто… — Веня выдернул руку. В потной ладони зажат пучок земляники. Кустики были выдраны с корешками. — Тебе… На, бери. Не стесняйся. Я что, земляники не ел?
Верка сорвала несколько ягод. Они были помятые, пахли солнцем и чуточку керосином.
— Теперь ты. Мы вместе, идет? — сказала она, передавая ему пучок.
Веня выбирал ягоды, те, что потверже, одни зеленые, незрелые.
— Сладко! — А у самого кисло морщился подбородок. — Право, язык проглотишь.
Верке было хорошо и легко, как легко бывает, если в тяжелую минуту почувствуешь, что у тебя есть друзья и можно опереться на их плечи.
Так она и поступила. Быстро натянула на себя платье и подозвала Веню, который деликатно, пока она одевалась, отошел к печке и отвернулся:
— Подставь плечо!
— Ты чего? — запоздало протестовал он.
— Я лежать стану, если нога не болит? Дудки!
— Отчаянная… ну, отчаянная! Хлебнешь с тобой горюшка!
Они вышли из избы, спустились с крыльца. Идти было неловко и приятно. Неловко потому, что боязно было ступить на забинтованную ногу. Приятно — неизвестно отчего…
Избы синеют, прополосканные дождем.
На пушистом султане подорожника мохнатый шмель сушит крылья. Торопись: время подоспело, цветы раскрылись, ждут тебя!
По конику избы, вздергивая длинным хвостиком, мелко семенит трясогузка. Свистит, щебечет. Подскакивая, ловит мошек. Труд на пользу! Хороша у тебя работа — с песней!
— На тебя похожа, — сказал Веня, когда Верка обратила его внимание на стройную певунью.
Верка счастливо засмеялась. Тогда и Веню оставила скованность, он сказал:
— Держись за меня крепче! — И добавил: — Знаешь, мы уже в шестом будем учиться…
Залитые зеленым потоком, струившимся по ветвям, просвеченные солнцем березы — как одна, словно близнецы-сестры. У подножий их, зажигая капли влаги на траве, сверкают блики. Шевелятся сквозные тени. Круглые стволы смуглеют, листья в нежном пушку трепещут, точно в ожидании чего-то значительного, очень важного, что должно сейчас свершиться. Распускают березы гибкие ветви и говорят, говорят… Стоит прижаться щекой к их тугим стволам, чтобы уловить их быструю, веселую речь.
— Да ты послушай, — настаивала Верка. — Ну что?
— Выдумываешь ты все…
— Ты так, вот так. — Верка, отпустив плечо его, обняла березу и чуть коснулась ухом белой коры.
— Шумит, — шепнула она, и зрачки ее неожиданно заголубели. — Как шумит!
Веня проговорил тихо:
— Я тебе всегда буду землянику носить.
Березы говорили… Говорили о широком просторном мире под необъятным сияющим небом, о мире, где есть свое место и большим радостям, и счастью, и горю, и трудным делам — быть может, Веркой совсем не начатым…