— Моя дорогая Мутнофрет, или будь внимательна, или не садись играть. Боюсь, что я обошлась с тобой слишком сурово... А, вино. Иди сюда, налей первую чашу Его Высочеству царевичу: он выглядит бледнее остальных.
Фараон громко шлёпнул ладонями по подлокотникам и впервые за час открыл рот:
— Разговоры, разговоры, разговоры! Во имя Амона, где этот треклятый гонец?
Движение в саду тут же прекратилось. Пальцы арфиста застыли на струнах; дрогнула и рука Мутнофрет, перемешивавшая фишки, и рука раба, наливавшего вино. Нехси резко повернулся и бросил взгляд на беседку.
Спокойной осталась лишь Аахмес, невозмутимо возлежавшая в инкрустированном кресле в позе, которая по окончании её жизни перейдёт на каменную стену храма.
— Терпение, возлюбленный супруг!
— Терпение! Смилуйся, Великий Судия! Сколько можно сидеть здесь без дела? Два часа, три...
— Господин отец мой, — вставил Ненни, поднимаясь с места, — прошу разрешить мне пойти и разобраться с этим опозданием. Если бы я смог вернуть покой мыслям моего господина...
— Мои мысли совершенно спокойны, — раздражённо отозвался Тутмос.
— Мысли бога, как всегда, совершенно спокойны, — пробормотал царевич, вновь укладываясь на прежнее место.
— Именно так. Просто мне надоело всё это. Я... Эй, что это, что это такое?!
Рядом стоял лекарь с сосудом. На его лице была спокойная снисходительная улыбка, заставившая фараона наконец взорваться.
— Если бы Добрый Бог выпил глоток этого лекарства...
— Не нужны мне твои лекарства! Со мной всё в порядке! Я лишь хочу знать, почему я должен полдня сиднем сидеть здесь, пропадая от скуки! Убирайся со своими сосудами и плошками! Хватит с меня твоего горького пойла! Эй ты, с винным кувшином! Налей мне чашу!
— Как, мой господин? Вина? — испуганно вскричала Мутнофрет.
— Возлюбленный супруг, — поддержала её Аахмес, лекарь говорит...
— Мне не важно, что он говорит. Я сказал: «Налей мне вина!»
Обе царицы притихли, испуганный лекарь ретировался в угол сада, а раб с блестящим кувшином бросился на зов, в спешке расплёскивая вино на свои босые ноги.
Тутмос взял чашу и вновь уселся, чувствуя удовлетворение от того, что все глаза тревожно смотрели, как он вызывающе, одним долгим глотком, выпил вино. «Пусть будут прокляты лекари и лекарства, — подумал он. — Я всё ещё фараон. И наверняка смогу это доказать двум задиристым женщинам, больному юноше и толпе жалких людишек». (Он не смог удержаться в мыслях от мрачного юмора.)
Резкий, холодящий рот вкус финикового вина был приятен, он успокоил непрестанное першение в горле. Фараон позволил себе выпить вина впервые за несколько недель.
— Возможно, — мягко сказал он, — ожидание кажется более долгим, чем на самом деле.
Жизнь вокруг беседки возобновилась. Арфист осторожно прикоснулся к струнам и, поскольку никто не остановил его, вновь принялся извлекать негромкие приятные аккорды.
Опустив чашу, Тутмос поднял глаза на своего кравчего Нехси, который внимательно смотрел на фараона, поставив ногу на нижнюю ступеньку беседки.
— Я готов исполнить любое приказание, которое Ваше Величество соизволит дать, — негромко произнёс Нехси.
— Не нужно, не будет никаких приказаний, — сухо ответил фараон. — Намерения нашего Великого Господина Амона ясны моей госпоже Аахмес, как развёрнутый свиток, разве ты сам этого не слышал?
Нехси кивнул и отошёл было, но остановился.
— Ваше Величество, — негромко сказал он, — я знаком с правителем юга, который командует баркой богини-коршуна. Это осторожный человек, он с величайшим почтением относится к крокодилам. Я слышал, что он делает остановки перед каждой мелью, чтобы умилостивить Себека[27], Твёрдокожего, и поэтому часто опаздывает. — Нехси помолчал и осторожно продолжил: — Зная о таком глубоком почитании богов, следовало бы считать его сегодняшнюю задержку благим, а не дурным предзнаменованием. Хотя, конечно, Добрый Бог не станет волноваться из-за любых предзнаменований.
— Конечно, нет, — ответил фараон ещё суше, чем прежде.
Мрачная улыбка тронула его губы, когда собеседник отвернулся. Как верно Нехси понял его! Он внимательно посмотрел вслед высокому чёрному человеку, красивому, серьёзному и невозмутимому, в белой юбке и накидке на голове, с большим бирюзовым ожерельем, сияющим на смуглой груди. Никто не знал той части жизни Нехси, которая предшествовала его стремительному возвышению, происшедшему несколько лет назад. Говорили, что его бабка была нубийской рабыней; Тутмос не знал и не стремился узнать, как было на самом деле. Нехси был преданным и способным, даже талантливым министром, и бури дворцовых интриг бессильно разбивались о его могучую фигуру. Ни один фараон не мог требовать большего. Нет, размышлял Тутмос, любой стал бы во время испытаний искать преданного друга... Вновь он вспомнил стрелу боли, пронзившую его грудь, и казавшийся нереальным миг падения на эти сильные поддерживающие руки. Его лицо и мысли помрачнели.