Однако в этот раз она подчинилась. Кулаки разжались, в гневных тёмных глазах промелькнула тень удовлетворения. Она слегка пожала хрупкими плечами, повернулась и после мгновенного размышления сбежала по ступенькам в сад, на солнце, такое яркое, что её чёрные волосы засверкали ослепительным синим блеском.
Аахмес слегка вздохнула, но не возразила, а фараон спрятал улыбку. Девушка знала, как превратить поражение в победу, пусть даже сомнительную, словно была полководцем. Когда-нибудь, он был уверен, здесь появится и ибис на золотом насесте рядом с кучкой лилий. Ах, если бы она была мужчиной, то не было бы и вопроса о наследнике! Никакого вопроса! Но при нынешних делах...
Улыбка исчезла, и в мыслях осталась одна лишь тяжесть. В следующее мгновение в Большом дворе раздались шаги, в воротах сада появился слуга. Нехси подошёл к нему, коротко поговорил, а затем с поклоном повернулся к беседке.
— Ваше Величество, барка показалась.
Необходимость действовать, пусть даже участвовать в ещё одной из давно наскучивших процессий, принесла облегчение. Тутмос вскочил из золотого кресла; это движение заставило женщин подняться на ноги, а рабов — пасть ниц.
— Найдите царевича Ненни, — приказал он. — Мы выходим.
Медленными тяжёлыми шагами, с высокой белой короной на голове, он спустился по ступеням и вышел на солнцепёк.
ГЛАВА 3
Неторопливо шагая по коридору, который вёл на женскую половину, царевич Ненни думал о Выражении, мелькнувшем на отцовском лице несколько минут назад, когда они расстались. Когда он выходил из сада, глаза фараона — суровые, но недоумевающие — смотрели ему вслед. Сколько Ненни помнил себя, он вызывал в Добром Боге смешанное чувство раздражения и отчаяния. Отец пытался понять его и не мог. Со дня гибели царевича Аменмоса, когда возник вопрос о наследнике, различия характеров отца и сына превратились для обоих в сплошной кошмар. Наверно, всякий раз, глядя на сына, фараон спрашивал богов: «За что? За что? За что?»
«Я не должен винить его, — думал Ненни. — Но ещё глупее было бы обвинять себя. Человек — то, что он есть, и не может стать другим». Он должен смириться со своей сущностью, даже если на его голове случайно окажется корона. «Может ли корона сделать человека царём? Что есть царь? Мой отец? Но я никогда не смогу стать таким, как мой отец. Возможно, есть и иной ответ на этот вопрос — другой тип царя? Хотел бы я знать, есть ли ответ хоть у кого-нибудь?..»
Ненни остановился перед высокой дверью, исписанной именами фараона, и бросил взгляд на широкую согнутую спину павшего на колени евнуха.
— Встань, — сухо сказал Ненни.
«Перед кем же евнух преклонил колени? Не перед Ненни, Немощным, хотя сам он ответил бы именно так. Нет, он встал на колени перед мощью моего отца и своей собственной беспомощной верой, что Божественный Дух, присущий фараону, распространяется и на меня. На деле человек — поэт и провидец, ибо становится на колени перед надеждой. Разве не так поступаем мы сами, когда склоняем голову и простираем руки к Золотому Быку[29] в храме? Мы поклоняемся не самому быку и не жрецам, которые двигают его огромной головой и заставляют исторгать пламя из ноздрей. И даже не духу Амона, Сокрытого, пребывающему в золотой оболочке, но одной лишь нашей собственной надежде на то, что он поистине пребывает там и слышит наши мольбы».
Неподдельное волнение евнуха напомнило Ненни о том, что он снова нарушил приличия, задержав взгляд на столь незначительном человеке.
«Бедняга, — подумал он, поспешно отводя глаза прочь. — Ему кажется, что он чем-то прогневил меня, иначе я не должен был бы его заметить. Правильно ли устроен мир, в котором один человек может требовать, чтобы другие люди были пред его детищем подобиями стульев и столов, а не людьми? Во всём Египте тысячи людей с готовностью уподобляются неодушевлённым предметам».