Картина заколебалась, расплылась, и стук зубил сменился грохотом. Мучительно ощущая присутствие за спиной толпы придворных, она сказала голосом, которого не узнала сама:
— Кто эти люди?
— Египетское войско! — бросил ей в лицо Тот, и она отшвырнула его слова назад.
— У Египта нет войска! Моё Величество не нуждается в нём и не желает его!
— Тем не менее оно перед вами. Остальные — ещё десять тысяч — на реке. Приплыли из Нехеба.
«Нехеб, — подумала она. — Уах. О боги, после стольких лет... Все мои друзья мертвы, а враг жив».
— Понимаю... Приплыли из Нехеба. — Она напряглась, пытаясь заставить себя говорить не шёпотом и более естественным тоном. — Отлично, вот пусть туда и возвращаются. Прикажи им немедленно снова грузиться на барки.
— Нет, не прикажу. Я привёл их в Фивы, и тут им самое место. Мне нужны казармы и плац.
— Я не разрешаю этим ордам занимать казармы Моего Величества! — крикнула она.
— Ваше разрешение или неразрешение не имеет значения, — спокойно сказал он и повернулся, готовясь уйти.
— Тот! — вскричала она.
Он обернулся и смерил её таким тяжёлым взглядом, которого Хатшепсут не видела никогда в жизни. «О боги! О боги! — подумала она. — Ненни, помоги мне! Ты всегда любил меня, помоги мне, помоги!»
— Я отдала тебе приказ, разве ты не слышал? — прежним хриплым, сдавленным шёпотом произнесла она.
— Слышал.
— Тогда повинуйся. Я Ма-ке-Ра. Я фараон! Распусти эти отряды!
Выражение лица Тота изменилось. Он поднял глаза, внимательно рассмотрел стоявших за спиной царицы придворных и снова посмотрел ей в глаза.
— Если ты фараон, — резко сказал он, — ты и распускай их.
Снаружи, на аллее, крики перешли в рёв: видимо, подходили новые полки.
— Мен-хепер-Ра! Мен-хепер-Ра!
Во дворце по-прежнему стояла мёртвая тишина. Хатшепсут видела, как она гневно идёт по Большому двору, слышала, как высокомерно и звонко отдаёт команду... но не видела, не могла видеть, что будет потом. Её мучительное молчание длилось и длилось, пока не стало казаться, что оно продлится всю жизнь.
— Ты должен повиноваться мне, — наконец прошептала она, — ты должен повиноваться...
— Отныне я перестаю повиноваться тебе, — ответил Тот. — Раз и навсегда.
Он отвернулся и ушёл. И на этот раз Хатшепсут не рискнула окликнуть его. Она стояла, глядя прямо перед собой и прислушиваясь к решительному, бодрому звуку его шагов. Тот шёл к своим покоям, где его ждала Майет, беременная вторым ребёнком. Толпившиеся за её спиной придворные не издавали ни звука, но никуда не уходили, смотрели и слушали. «Если ты фараон, ты и распускай их». А что в ответ? Тишина.
Перед внутренним взором Хатшепсут возникла столь яркая картина, как будто это было наяву. Она увидела беседку в маленьком саду, стоящие на её ступенях корзины с раскрашенными яйцами, играющих детей, молчаливого Ненни в золочёном кедровом кресле и свою мать Аахмес, с гордо поднятой головой на увядшей шее и выражением безмятежной царственности выслушивающую другой решительный и уверенный в себе молодой голос: «Вовсе не обязательно, чтобы вы понимали это, госпожа моя мать. Ненни, я присоединюсь к тебе на совете, как собиралась».
Так сказала она однажды летом когда-то давным-давно... тем же самым беспощадным тоном, которым сегодня Тот разговаривал с ней. И ушёл он той же решительной, самоуверенной походкой, которой шла она, оставив позади застывшую в позе величавого одиночества, лишившуюся власти мать.
«Я буду фараоном, пока не умру», — подумала Хатшепсут.
Царица не позволила себе облизать губы, хотя они двигались с трудом, как будто были сделаны из камня.
— Собери придворных под окном, — сказала она Нибамону. — Моё Величество проведёт награждение золотом.
Хатшепсут с трудом поднялась по одной стороне двойной лестницы и подошла к Окну Царских Появлений, желая, чтобы её глаза ослепли и не видели солдат, мельтешивших в Большом дворе. Она методично бросала ожерелья и золотые цепи Анпу и его слугам, пока стоявшие рядом корзины не опустели. Когда всё закончилось, она повернулась, тяжело спустилась по лестнице, пересекла зал, вышла в коридор и двинулась в Царские Покои. Там она отпустила свиту и одна прошествовала в гостиную с жёлтыми стенами. Дверь за ней закрылась.
Мгновение царица стояла неподвижно, словно стук хлопнувшей двери эхом отдавался у неё в ушах, а затем принудила себя подойти к туалетному столику. Подняв серебряное зеркало, она долго молча смотрела на лицо фараона. «Её Величество была прекрасной цветущей девой...» Её Величеству было только сорок семь лет, но сейчас за ней никто не следил, а в её ушах стучали зубила. Лицо начало меняться. Прежде чем царица опустила зеркало, на неё поглядела старая женщина.