— Да, именно для этого и предназначены божественные мистерии.
— И всё же, — продолжил Тутмос, — разве это не странно? Именно во время Хеб-Седа мы называем наследника. Похоже, что мы не верим в грядущее возрождение.
Наступило короткое молчание. Тутмос медленно повернулся и взглянул в лицо старику.
— Мой царь и господин, — сказал Яхмос, — разве человек собирает зерна в житницу потому, что не верит в грядущий разлив Нила? Нет, потому, что он предусмотрителен и мудр. Когда приходит время и фараон направляет указующий перст на Гора-в-гнезде, его народ может быть вдвойне спокоен за свою будущность. И если даже он оставит нашу землю ради тёмного мира, он оставит птенца, который будет правителем Египта и...
— Осторожные речи, — проворчал Тутмос. — Трезвые и осторожные, словно у старух, когда они сидят у огня, подшивают холсты и болтают друг с дружкой, что, мол, боги не дадут им умереть. — Он наклонился к Яхмосу. — Что, если фараон верил в чудо, а, Яхмос? Верил, надеялся на помощь богов? Что, если он собирался быть тем самым правителем Египта, когда Хеб-Сед обновит его, — управлять не из потустороннего мира посредством царька-наследника, а самому?
Старик со всё возрастающим испугом смотрел ему в глаза.
— Вы и есть этот фараон, мой господин? Вы не собираетесь провозгласить вашего сына наследником?
— Не собираюсь. Я не провозглашу никого.
Яхмос медленно поднялся, не отрывая глаз от царского лица.
— Мой старый друг, если вы потеряли мудрость, это значит, что юность к вам уже вернулась.
Тутмос проговорил странным затруднённым голосом:
— Скажи лучше, что ты потерял свою смелость! К лицу ли тебе, воину, говорить как старухе, ткущей для меня погребальную пелену? Если я верю в богов и их чудо, то у меня нет нужды в наследнике.
— Это чересчур опасно! Вы слишком многим рискуете.
— А разве ты никогда не встречался с опасностью, ты, который сражался вместе со мной на равнинах Сирии? Разве ты, командуя своим «Диким быком», при необходимости не рисковал его безопасностью и жизнями своих людей? Разве тебе не приходилось попадать в безнадёжное положение, когда твой меч ломался, а твои товарищи десятками гибли, застигнутые врасплох превосходящим врагом, — а ты всё же бросал вызов врагам и сражался голыми руками...
— Мой господин, вы не можете бороться с богами и бросать вызов небесам.
— Это ты не можешь! А я — могу и буду! — Два старика стояли лицом к лицу, глядя друг на друга, Яхмос с мрачным видом, а Тутмос — свирепо выпятив челюсть.
— Что вы хотите от меня, мой господин? — мягко спросил Яхмос. — Чтобы я лгал после всех этих лет? Значит, вы послали за мной, чтобы я поддержал вас в вашем безумии, согласился с вами, помог вам преодолеть собственные колебания...
— Я не знаю колебаний! Я фараон, и я принял решение. Я уверен!
— Вы — владыка всего мира. Но если бы вы были правы, то не сердились бы.
Фараон изменился в лице. Он повернулся к Яхмосу спиной, шагнул к садовой двери и прорычал:
— А ты — старый упрямец!
— Да, — согласился Яхмос. — И всегда был таким. В своей глупости я считал, что это было одним из моих достоинств в глазах господина.
— Упрямство, твёрдолобость, чрезмерная осмотрительность?
— Нет, умение говорить в глаза фараону то, что думаю, когда никто больше не Осмеливается.
Тутмос не ответил. Тогда Яхмос подошёл и встал за его спиной.
— Мой господин, мы сражались бок о бок во множестве битв. И теперь нам не след биться друг против друга просто потому, что фараон сражается с самим собой.
Тутмос обернулся и обратил на друга усталый и скорбный взгляд.
— Я принял окончательное решение. Я поверю богам. Они не оставили мне другого выхода. — Пройдя мимо Яхмоса, он тяжело опустился в кресло. — Они забрали у меня сильного, здорового сына, а мне оставили инвалида и девчонку. Египет желает получить бога на трон. Но ему нужен сильный мужчина! Яхмос, ты знаешь это не хуже меня. А я ничего не могу ему дать — кроме себя самого.