Татьяна Абалова
ДОЧЬ СОЛОВЬЯ-РАЗБОЙНИКА
— Бабушка, расскажи сказку.
— Деточка, тебе уже десять годков минуло, сама читать умеешь, а все просишь сказку. Не надоело? Нет? Какую же рассказать? Может, об ослике, которого приняли за Конька-горбунка? Или о Лягушке-царевне, которую Иван-бедолага напрасно целовал?
— Нет, не хочу про лягушку, что после свадьбы в жабу превратилась. Бабушка, придумай новую сказку.
— А ты мне помогать будешь, стрекоза? Вместе-то веселее выдумывать.
Анютка, глядя восторженными глазами на бабушку, часто закивала головой. Та обняла внучку и, поцеловав ее в светлую головку, начала:
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Соловей-Разбойник. Собирал он дань с проезжего люда да разбойничал помаленьку. Но сильно свою мошну золотом не набивал. Все больше в казну царскую отправлял, дабы не оскудела. Старался не слыть злодеем, чтобы любимая дочка Марьяна за него не краснела. А Марьяна росла девочкой умной. Повзрослев, вела хозяйство рачительно: пока папенька на дороге свистит, она и в доме приберет, и обед сготовит, и книжки толковые почитает. А собой как хороша была! Коса цвета золотой пшеницы, глаза васильковые, губы — вишни спелые. Когда шла по родному Лесу, встречные молодцы головы сворачивали. А вечером под окнами вздыхали. А она ни-ни. Никого близко не подпускала.
И все складывалось хорошо, пока в Лес не пожаловал сын Змея Горыныча. Испить живой водицы, значит, что ключом била из-под Горюн-камня. Был Змеевич молодцем статным, видным: волосы, что темнее летней ночи, кудрями вились, глаза цвета можжевеловых ягод умом светились, губы в широкой улыбке зубы жемчуговые открывали. И ходили за ним девицы толпой. А он не упускал возможности свою удаль показать: то мечом булатным махать начнет, то палицей.
Однажды захотелось ему искупаться в быстрой речке. Пора летняя на дворе стояла. Воздух жаркий, густой, хоть ножом режь. Вот и нырнул Змеевич в воду с разбега. Красиво в реку вошел. Без брызг, без гиканья. И поплыл, словно в воде родился.
Марьянушка как раз у моста белье полоскала. Голову подняла, посмотреть, кто такой восторг у девиц вызывает. Так и осталась стоять, обо всем позабыв. Уж больно Змеевич чудные фигуры в воде выделывал. И не заметила Марьяна, как простыня из ее рук выскользнула да по течению к чудо-пловцу подкралась. И спеленала его, словно саван.
Девицы на берегу смеялись и ахали, думая, что их Змеевич развлекает, под водой плавает. Считать даже начали, как долго без воздуха продержится. И только Марьяна поняла, что он тонуть начал. Сняла с себя сарафан и прыгнула в воду. Нырнула в самую глубину и заметила, где край белой простыни бьется. Ухватилась она за него и потащила на себя. Но течение реки спасительницу поймало, понесло, закрутило. Теперь не один Змеевич в простыне путался, а вместе с Марьяшей.
Но повезло молодым. Река за мостом поворот делала и выкинула спутанный клубок на отмель. Лежали они, крепко запеленатые простыней-лиходейкой, тяжело дыша, хватая воздух посиневшими губами. А как раздышались, поняли, что приятна им эта близость. Так приятна, что не устояла Марьяша, что прежде к себе никого не подпускала, поцеловала незнакомого молодца. А он ответил.
Вместе вернулись они в дом к Соловью-Разбойнику. Повинился перед ним Змеевич, что без родительского благословения Марьяшу замуж позвал. Признался, что полюбил горячо и другой жены не желает. Верным быть обещал. А Марьяна глаза опустила, румянцем густым щеки разукрасила и прошептала, что люб ей добрый молодец, и готова она за ним идти на край земли.
Соловейко сначала расстроился, даже свистеть перестал. А потом согласился, что лучшего мужа любимой дочке не найти. Род Змея Горыныча знатным слыл. Ежели внимательно на царский герб посмотреть, то там вовсе не Орел Трехглавый изображен, а Змей Горыныч: вон и крылья, вон и три головы, вон и лапы когтистые.
Но кому-то любовь молодых поперек горла встала. Вскоре заявился в Лес сам Змей Горыныч. Не успел Змеевич и слова сказать, как Горыныч его ухватил, да в небо унес, крикнув Марьяне с Соловьем-Разбойником на прощание, что никогда Орлам с Соловьями не породниться.
Нет, не стала Марьяша слезы лить. Собрала узелок с пожитками и пришла с отцом попрощаться.
— Папаня, родной, дорог ты мне. Но не могу я никак клятву, данную любимому, нарушить. Обещалась я ему верной женой быть и идти за ним на край земли. Так и сделаю.
И такая твердость в ее взгляде была, что не решился Соловейко перечить.
— Дам я тебе в дорогу злата-серебра да коня любимого. Береги себя и ступай с Богом.