Относительно немецких переселенцев ей сообщили, что всех их выслали после второй мировой войны, Аллилуевы все уехали из Грузии. Но в Грузии было много дальних родственников со стороны Светланиной бабушки Екатерины, которые всегда, даже во время пребывания у власти ее сына, держались скромно, в тени. Они не помышляли о столице, не требовали для себя каких-то льгот и теплых мест. Светлана немного была знакома лишь с троюродной сестрой отца Евфимией, которая когда-то приезжала в Москву, чтобы повидаться со Сталиным. Кое-что от нее Светлана знала и о других родственниках — скромном инженере, виноделе, дирижере оркестра, учителе.
Но грузинские власти не стали помогать ей в розыске родных. Светлана предположила, что, может быть, всех их преследовали после знаменитой хрущевской речи, возможно, предложили им уехать куда-нибудь подальше…
«Я, конечно, должна была познакомить свою дочь с детством ее деда — и мы отправились в Гори, смотреть музей. Крошечная лачуга, не более курятника, где вся семья ютилась в одной комнатушке, произвела неизгладимое впечатление на маленькую американку. «А где они готовили пищу?» — спросила она. Я перевела. «Летом на улице, — ответила экскурсовод, — а зимой тут в комнате, на керосинке». Здесь жили мальчик, его отец-пьяница и мать, зарабатывающая стиркой белья. Мать отдала мальчика в приходскую школу, где он изучал три языка: русский, грузинский, греческий (Оле показали парту, за которой он сидел). Потом он учился в семинарии, чтобы стать священником. Мы видели здание семинарии в Тбилиси. Он стал революционером: ушел из семинарии, уехал из Грузии. Долгие годы, десятилетия не видел свою родину и свою мать, растившую его на гроши. Потом, когда он стал главой государства, ее поместили в одну из комнат бывшего губернаторского дворца. Там старуха и умерла, огражденная «славой» и надзором КГБ от всего, что было ей привычно, но до самой своей смерти все так же неуклонно посещая церковь. Ольга знала, что совместно с Черчиллем и Рузвельтом ее дед выиграл войну против нацизма, у нее была фотография «большой тройки». Но только теперь, здесь, в этой маленькой лачужке, над которой возвышались холм и крепость, а дальше белели снеговые вершины, она могла увидеть жизнь не из учебников.
Музей, в который мы, как и все Аллилуевы, отдали большое количество семейных фотографий, всегда полон народа. Автобусы привозят туристов со всего мира. Интерес к человеку, родившемуся здесь в этом курятнике и ставшему главой мирового коммунистического империализма, — не подделка. Мы буквально не раскрывали рта, мы не хотели участвовать в спорах и высказывании «мнений». Мы прекрасно знали — и уже могли повсюду видеть, что жизнь идет вперёд, а не назад и что, возможно, здесь нам не будет в ней места…» («Книга для внучек»).
То, что в этой жизни ей не будет места, Светлана уже начала понимать, но она продолжала надеяться, что по крайней мере в сердцах родных людей ей найдется место. С сыном отношения не складывались, и теперь она надеялась на свою дочь Екатерину, с нетерпением ожидая от нее весточки.
Скорее всего, Светлана догадывалась, что весточка эта вряд ли принесет ей утешение — ведь Катя во время пребывания матери в столице бывала там, но не сообщала о своем приезде.
Письмо от нее пришло только в июне 1985 года с Камчатки, из города Ключи, где она жила и работала на станции Академии наук вместе с дочерью Анютой, которую иногда брала с собой «в поле».
Получив письмо с хорошо знакомым детским почерком, Светлана очень обрадовалась. Но радость эта была недолгой…
Екатерина писала матери, что не прощает ее и не простит никогда. Со свойственной ей непреклонностью она утверждала, что мать виновата не только перед нею, но и перед всем государством. Она требовала, чтобы Светлана не пыталась установить с ней контакт, не хотела, чтобы она вмешивалась в ее «созидательную жизнь». «Желаю Ольге терпения и упорства», — заканчивала свое письмо Катя и вместо подписи написала по-латыни ДIХI, означавшее «судья сказал».
Светлана утверждает, что ей стало смешно, когда она прочитала письмо до конца с этим вынесенным ей приговором. Но это, конечно, не так. Это — бравада. Наверняка письмо дочери очень больно ударило ее. Если она не нужна ни сыну, ни дочери, какой смысл был в ее приезде сюда, в Советский Союз?
А с другой стороны — на что она рассчитывала?
Приняв решение уехать на Запад, она учитывала только то, что о ее детях есть кому позаботиться, кроме нее, что они не пропадут, что у них есть любящие отцы… Но не подумала о том, что мать никто не может заменить. И холодность со стороны детей, их враждебность происходит не из-за того, что их здесь настроили против матери. Они имели полное право думать, что она бросила их, предала — и не желали считаться с причинами, вынудившими ее так поступить.