Ответственный переводчик Исхак Зарипов перевел документ на русский язык.
Рассмотрение хозяйственного момента закончилось. Процесс достиг центра политического момента. В зал ввели кочегара Садыка Минлибаева. Он вошел усталый, возмущенный тем, что его оторвали от важных дел. С портфелем в одной руке, с кепкой в другой, медленно прошел он на место, отведенное для свидетелей. Лицо его было чисто выбрито, волосы коротко острижены.
Его появление вызвало движение во всем зале. Сотни глаз устремились на него. Салахеев не мог отвести от него враждебного взгляда.
— Такие люди не могут быть свидетелями! — чуть не крикнул он.
— Расскажите, что вы знаете по этому делу, — обратился председатель к Минлибаеву.
Садык медленно заговорил:
— В прифронтовой полосе мы поймали двух людей. Одного тут же расстреляли, другой, переодевшись крестьянином, перебежал на сторону Колчака. Он теперь находится перед вами.
Минлибаев замолчал. Он надеялся, что допрос окончен и его отпустят продолжать прерванную работу. Но это было только началом. Председатель, заседатели, прокурор, а за ними защитник и сами обвиняемые засыпали Садыка вопросами. Он еле успевал отвечать на них.
Салахеев не мог хорошенько осмыслить слова Садыка. Голова его горела как в огне. Он никак не мог освоиться с мыслью, что кочегар явился в качестве свидетеля. Все перепуталось, прошлое смешалось с настоящим.
XL
Эти два коммуниста давно знали друг друга. Одно время Салахеев даже казался большим приверженцем кочегара. Так, например, было в дни горячих дискуссий на тему, нужна ли Татарская республика. Нашлись люди, которые кричали:
— Республики не надо! Это национализм! Это шаг против интернационализма!
Минлибаев был послан на проведение конференции. Он провел большую работу, перетянул многих делегатов на свою сторону, настоял на том, чтобы отозвали двух коммунистов, занимавшихся интригами.
Но этим дело не кончилось. Губком признал поступок Минлибаева неправильным. Кочегар стал рьяно отстаивать свою точку зрения. В конце концов коммунистов вернули, а Садыка отправили в Москву, в распоряжение Центрального Комитета.
Минлибаев поехал в Москву и объяснил там, в чем дело. Через пять недель он вернулся обратно и приступил к своей работе.
Во время этих недоразумений Салахеев был всецело на стороне кочегара. Он искренне защищал его и в спорах, возникавших относительно создания Татарской республики.
Но с тех пор утекло много воды. Салахеев не только остыл к своему другу, но даже перешел в противный лагерь и в душе обрадовался аресту Садыка.
«Значит, я не ошибаюсь в определении людей», — самодовольно решил он.
Когда же неожиданно Салахеев сам попал в тюрьму, то оробел и смутился. Вести, доходившие извне, увеличивали его беспокойство.
«Что это — явь или сон? Или мой рассудок помутился? Разве можно верить таким вестям?»
А слухи действительно были необычными.
Сергей Варфоломеевич, директор завода имени Хусина Ямашева, опасно заболел. Преклонный возраст осложнял положение. Болезнь затянулась. Завод расползался. Тогда секретарь парткома вызвал Садыка и сказал ему:
— Завтра на заседании бюро будет поставлен доклад о заводе Ямашева. Нужно избрать директора. На эту должность секретариат выдвигает вашу кандидатуру.
Минлибаев пробовал протестовать, убеждать.
— Я не справлюсь. Завод накануне закрытия.
Но под конец согласился. Ему была обещана всемерная поддержка партийных и советских органов и рабочих организаций. Минлибаева назначили директором, сказав, что для большевика нет ничего невозможного. Говорят, теперь он дни и ночи хлопочет над спасением тонущего корабля.
Тот, кто рассказал все это Салахееву, добавил:
— Мало того — он суется во все дела, дешевой демагогией привлекает к себе рабочих. Вчера, на заседании горсовета, он, как собаку, изругал весь коммунхоз, сказав, что все средства поглощает центр города, а улицы рабочих окраин остаются по-прежнему грязными, неосвещенными, неремонтированными. Весной и осенью по ним не пройти. Сады не разводятся.