Выслушав его, Садык вызвал Гайнетдинова и сказал:
— Возьми двух вооруженных красноармейцев и отправляйся вместе с Шарафием в деревню Зикерле. Там зашевелились какие-то темные силы. Действуй как найдешь нужным. Если дело дойдет до расстрела, сообщи нам.
Проваливаясь на каждом шагу в полыньи, добрались красноармейцы до Зикерле и, не заходя в волисполком и в сельсовет, оцепили дом ишана и начали обыск.
Сам ишан лежал на мягких перинах, не то больной, не то притворившись больным. Около него в полукрестьянском одеянии сидели Валий-бай и какой-то молодой татарин-прапорщик.
XLII
Хасанов старался казаться спокойным. На вопрос, почему он приехал сюда, Валий ответил:
— В городе мои дома отобрали, поэтому я и переехал в деревню. Узнав о болезни ишана, зашел его проведать.
Прапорщик был из Казани. Он сообщил, что заехал к ишану, чтобы передать ему подарок.
Их словам, конечно, не поверили. Оставив около них одного вооруженного красноармейца, принялись обыскивать двор и дома.
Деревня Зикерле зашевелилась, закипела, будто птичья стая, на которую напал ястреб. В один клубок смешались слезы, проклятья, стенания, угрозы. Единственным лицом, не потерявшим спокойствия во всей этой суматохе, была четвертая жена ишана, Карима. Она не то сошла с ума, не то притворялась, не то была радостно возбуждена. Как бы то ни было, едва красноармейцы приступили к обыску, она вскочила с места, побежала куда-то, притащила связку ключей и стала помогать им.
Первым осмотрели большой зал, заставленный шкафами, полными толстых фолиантов, застланный коврами. Это была комната, где ишан принимал своих мюридов и больных. Оттуда пошли дальше. Проводником была та же Карима.
Сначала она показала три дома, выстроенные для старших жен, а потом повела красноармейцев по усыпанной желтым песком дорожке в четвертый дом, расположенный в саду.
Дом был совершенно новый, чисто и уютно прибранный. Гладкие сосновые стены, двери и оконные косяки выкрашены были в зеленый цвет.
Карима спокойно, не суетясь, показала все помещения и, улыбнувшись хромому инвалиду, почему-то следовавшему за ними, сказала:
— А вот это мои хоромы! — и звонко расхохоталась.
С не покидавшей ее веселостью повела она красноармейцев в клети и амбары. Некоторые она показала мельком и наконец подвела их к каменной кладовой с железной дверью.
— Здесь собрано все богатство ишана, — сказала она, раскрывая дверь и впуская красноармейцев.
Гайнетдинов откинул большой брезентовый полог, тянувшийся вдоль всей западной стены кладовой, и недоуменно отступил назад. Под пологом правильными рядами стояли десятки самоваров. Здесь были и большие и маленькие, и медные и серебряные, и старые и новые.
— Что это? Откуда?! — воскликнул Шарафий.
Женщина, смотря то на хромого инвалида, то на Гайнетдинова, со смехом ответила:
— Как что? Это самовары, подаренные ишану!
Гайнетдинов продолжал осмотр. За другим пологом из пестрого ситца лежали груды шелковых стеганых, атласных, плюшевых одеял, подушек в расшитых наволочках, перины всех размеров.
— Это еще что такое?
Женщина снова засмеялась:
— А это преподношения хазрету.
Раскрыли большие сундуки. Кладовая наполнилась запахом нафталина. Он лез в глаза, щекотал горло. Инвалид достал из кармана кисет с махоркой, у Гайнетдинова нашлась бумага. Не было только спичек. Карима живо сбегала в свой домик, принесла целую коробку. Запах нафталина смешался с запахом махорки. Один из красноармейцев отдернул третий полог и стал бросать оттуда вещи. Здесь хранилась всякого рода одежда — шубы на лисьем меху, оленьи дохи, суконные бешметы, камзолы, атласные казакины, пестрые шелковые бухарские чапаны. Они переливались радугой и невольно приковывали взгляды неожиданным сочетанием цветов. Здесь же лежала масса белых, голубых азиатских тюбетеек, черных бархатных или же расшитых серебром казанских каляпушей, шапок из камчатского бобра.
— А это что?
Ответ был один:
— Подарки ишану.
Не было никакой возможности рассмотреть каждую вещь в отдельности. В кладовой нечем стало дышать от смеси запахов нафталина, махорки, душистых масел, которыми было пропитано большинство одежд.
Красноармейцы отпустили Кариму и, выйдя во двор, устроили совещание.
В тот же день ишан был арестован, а имущество его роздано деревенской бедноте.
XLIII