После разбора хозяйственного и политического моментов перешли к третьему моменту — убийству. Раскрылась последняя завеса, окутавшая преступление.
Первой вызвали жену Фахри Айшу.
Многим сидящим в зале ее имя было знакомо по отчетам конференций и съездов. Многие видели ее портреты в газетах. Но сегодня она показалась лучше, чем на фотографиях. Некоторые говорили, что пережитое горе придало ее глазам какое-то особенное выражение, а женщины даже утверждали, что на ее лице стало гораздо меньше веснушек.
По предложению председателя Айша рассказала о последних днях и часах Фахри. Подробно остановилась на том, когда и с кем пошел он в кузницу, как, расставшись у столетнего дуба с Садыком, направился в совхоз.
Упомянула, как в грозовую ночь ждала возвращения мужа.
— Не дождавшись, вместе с Шаяхметом пошла к Шенгерею, — закончила она.
Она решила, что на этом допрос ее кончился, но тут поднялся защитник Хасанова Арджанов и стал задавать ей вопросы. Он составил себе понятие о Фахри как о мелочном, привязчивом, драчливом человеке и хотел услышать, подтверждение этому..
— Почему ваш муж Фахретдин Гильманов был против вашей работы в сельсовете? — спросил он.
Айша удивленно воскликнула:
— Ничего подобного! Он ни слова не говорил. Я сама не захотела.
— Почему?
— Так уж пришлось…
— Как это «так»?
Снова пришлось заговорить Айше о том, о чем она не хотела никому поведать.
— Беременна была я. На четвертом месяце. Как же могла взяться за работу? — сказала она и покраснела.
Ее слова вызвали кое у кого улыбку, а некоторые даже сдержанно хихикнули.
— Каковы были ваши отношения с мужем? Не притеснял ли он вас, не бил, не ругал ли? — не унимался Арджанов.
— В жизни всяко бывает. А так мы жили хорошо. Фахри из-за пустяков не приставал.
Следом за Айшой ввели старика кряшена. Звали его по-татарски Биктимиром Вильдановым, а окрестили Иваном Панкратовым. Одет он был в поддевку, на голове картуз. Длинные усы закрывали рот. Все его повадки были русские, но язык чисто татарский.
— Помните, что вы должны говорить только правду, — предупредил его председатель.
— Ладно. Буду помнить. Мне что — для меня что Христос, что Магомет. Плюнуть я хочу и на русского бога и на татарского аллу. Вот моя клятва.
— Где вы встретили Фахретдина Гильманова? — перешел к делу председатель.
— Встретил я его у дуба. «Куда идешь?» — спрашиваю. «Да вот в совхоз», — ответил он. «Садись, говорю, подвезу. Мне все равно проезжать» Ехали мы и разговаривали. Помню, он мне сказал: «Есть в совхозе собака, да все никак не выгонят ее». В «Хзмете» он слез. Я поехал дальше.
Этим кончился допрос кряшена. Вопросов ему не задавали.
После него вызвали пионера Сабита Тимеркаева. Босой, в тюбетейке, с красным галстуком на шее, он чуть не бегом вскочил в зал.
— Что ты знаешь о шкворне? — спросил его председатель после предупреждения говорить только правду.
— Наш пионерский отряд собрался пойти в поле смотреть работу трактора. Там увидели мы Гимадий-бабая. Он оглянулся по сторонам, поднял с земли шкворень, засунул его в рукав и ушел.
— Почему ты не рассказал об этом Паларосову?
Пионер покраснел.
— Забыл. Только потом вспомнил.
— Зачем ты в тот день ходил в совхоз?
— Мама послала. «Иди скажи отцу, чтобы он прислал чего-нибудь поесть», — сказала она. Отец работал в совхозе поденщиком.
— Где и как ты встретил Фахри?
— Я был босой. Пришел в «Хзмет», а во двор зайти побоялся — собаки там очень злые. Остановился я у забора, заглянул в щелку. Вдруг кто-то подкрался сзади и закрыл мне глаза: «Узнай, говорит, а то не отпущу». Я сразу узнал Фахри-абы. С ним собак нечего было бояться. Он меня проводил к отцу.
— Что делал твой отец и Фахри?
— Фахри-абы дал ему немного махорки. Потом я передал отцу слова матери. Он пошел в большой дом. Вышел оттуда сердитый. «Работаешь, говорит, как собака, а денег вовремя не дают».
— Ты с пустыми руками ушел?
— Нет, вместо денег дали муки и картошки. Отец меня проводил за ворота и вернулся обратно.
— А Фахри?
— Он там остался. Он как пришел, так его окружили работники.
— Кого ты еще видел?
Мальчик назвал Гимадия, Ахми, Шаяхмета, Низамия и Валий-бая.
— Где ты видел Хасанова?
— На террасе. Он чай пил. На столе стоял большой самовар. Ворот у Валий-бая был расстегнут, на голове красивая тюбетейка, а на груди цепочка.
— Ты зачем туда ходил?
— А чтобы посмотреть настоящего буржуя.
По залу пронесся смешок. Многие повернулись в сторону Хасанова. За последние дни он похудел, осунулся. С изумлением слушал он показания пионера и думал: «Когда только успели наплодиться эти бесенята?»