Председатель разрешил Сабиту сесть. Но уже через минуту Сабит вскочил с места, оправил галстук и, смотря на судей, поднял руку. Председатель заметил поднятую руку и спросил:
— Что нужно, пионер? Или забыл что-нибудь сказать?
— Да, забыл. Можно сказать?
— Можно. Говори.
— В ту ночь, — начал мальчик, — пришли к нам Айша-апа и Шаяхмет-абы. Лил сильный дождь. Блистала молния. Мы проснулись от собачьего лая. Отец высунул голову в окно, спрашивает: «Кто там?» А Айша-апа отвечает: «Как быть, Шенгерей-абы? Фахри нет. Вчера ушел в «Хзмет» и не вернулся. Не случилось ли чего? Боюсь я». Отец обул лапти, накинул на плечи чекмень и пошел с ними в сельсовет. С той минуты начались поиски.
Сабит умолк.
— Кончил? — спросил председатель.
— Кончил.
Иногда охотники издали окружают одинокого волка и, держа наготове ружья, придвигаются все ближе и ближе. От напряжения спирает дыхание. Вот сейчас, через несколько шагов, грянет выстрел и жестокий хищник грохнется на снег.
Таким затравленным волком чувствовал себя Валий Хасанов. Все у́же и у́же делалось кольцо. Казалось, стало трудно дышать. Одна за другой исчезали надежды, радовавшие в начале суда.
Мустафа, пожалуй, яснее, чем сам Валий-бай, понимал безнадежность положения. В безысходной тоске сидел он среди публики, погруженный в мрачные думы. Слова председателя «Джамалетдин Зайнетдинов!» заставили его вздрогнуть.
Мустафа поднял голову и ахнул — перед столом стоял портной Джамалий.
«Что это? Откуда? Когда же он выздоровел?»
Всего несколько дней тому назад Мустафа узнал о болезни портного. Ему сказали, что Джамалий слег в постель, на суд явиться не может, от бредней об окровавленном бешмете отказывается.
Это был маленький, слабый просвет в надвинувшейся на Хасанова тьме. Но, как видно, исчез и он.
Мустафа не отрываясь смотрел на Джамалия. У него не было заметно ни тени смущения или раскаяния. Мустафе показалось, что вся фигура портного дышит решимостью, отвагой, как у солдата, идущего на штурм.
Джамалий очень быстро оправился от немощи, навеянной на него упреками Мариам-бикя и Сираджия. Волна возмущения против Валий-бая, охватившая весь город, подняла портного с постели.
— Нет, мать, так не годится. Сам начал, сам закончу! — заявил Джамалий жене и, к немалому ее удивлению, вскочил с постели и вышел из дому.
Захватив повестку, принесенную милиционером, зашагал Джамалий к зданию суда.
— Ведь я его потопил. Я! Я! — возбужденно хвастался он встречным знакомым.
Он почувствовал себя героем и беспрестанно твердил:
— Расскажу! Все расскажу! Расскажу, как он пил нашу кровь. Пусть не хвалится, что построил мечети да школы! Это ему что шерсти клок. Расскажу, как он Колчаку миллионы подарил, как, арендуя завод, притеснял рабочих, как был самым главным на черной бирже. Ничего не утаю, все расскажу. Так прямо и скажу: «Разве так годится, товарищи? И прежде Валий-бай нами командовал и теперь командует».
Так думал Джамалий, входя в зал суда. Но ему много распространяться не пришлось. После первых же слов председатель взял в руки окровавленный бешмет и спросил:
— Узнаете?
Портной торопливо, чуть оробев, ответил:
— Как же не узнать? Своя работа! Своя рука. Я первый опознал его и заявил в милицию.
Сапожник Камалий, вызванный следом за портным, повторил те же слова.
Сираджий, сидевший в дальнем уголке зала, услышав показания сватов, побледнел от злобы. Ведь он был так уверен, что кто-кто, а уж Джамалий и Камалий не подведут, не расскажут историю с бешметом! Видно, если прорвется плотина, так ее не удержать. Тут уж и Сираджий почувствовал, что кольцо замыкается.
Арджанов в надежде извлечь какую-нибудь пользу из истории с бешметом обратился к Ахми:
— Ахмед Уразов, не припомните ли вы, когда подарил вам Валий Хасанов этот бешмет — до или после смерти Фахри?
Ахми с трудом поднялся с места, протер глаза и, уставившись взглядом на свои лапти, чуть слышно ответил:
— Точно не помню… В эти дни…
— За что вы подарили этот бешмет Ахмеду Уразову? — спросил прокурор Хасанова.
— У меня такой обычай — отдавать старые вещи бедным, нуждающимся.
На этом вопрос о бешмете был пока закончен.
Председатель взял со стола вещественных доказательств железный шкворень с маленьким гвоздем на одном конце и веревкой на другом и, протягивая его Ахми, спросил: