— Этот?
Ахми отрицательно покачал головой:
— Тот шкворень, который мне дали, был без веревки и гвоздя.
Председатель показал другой шкворень. Ахми утвердительно кивнул головой.
— Как же возле трупа Фахри в овраге Яманкул был найден вот этот шкворень с гвоздем и веревкой? — спросил прокурор.
Ахми молчал. Прокурор повторил вопрос. Тогда Ахми, не поднимая головы, пробормотал:
— Не знаю, ничего не знаю… Я убивать не думал, в овраг Яманкул не ходил. Я вышел из-за кустов, махнул два раза, бросил шкворень и убежал. Больше я ничего не знаю.
Но никто этим ответом не удовлетворился.
И судьи, и защитник, и прокурор засыпали его вопросами, всячески стараясь поймать его на словах. Но Ахми не сдавался. Он продолжал твердить одно и то же: темная ночь, кусты, железный шкворень, два взмаха — и бегство. А потом пьянство, кутеж на все деньги, а под конец продажа подарка Валий-бая — светлого бешмета.
Большего от Ахми не добились.
— Гималетдин Бикмурзин, почему здесь налицо два шкворня? — обратился председатель к старику Гимадию.
Старик имел жалкий вид. Его и без того маленькая, худая фигурка стала еще более тщедушной. Взгляд был полон глубокого горя. Он некоторое время молчал, а потом неожиданно ответил:
— Один из них — совхозовский, другой — старика Джиганши.
— Как попал сюда шкворень Джиганши и почему он был испачкан кровью?
Гимадий в упор посмотрел на Биганова и раздельно сказал:
— Да, видно, если начнешь тонуть, так потонешь!
— Что?
— Я не велел Ахми убивать, а только сказал, что его нужно проучить, напугать. Уж очень он докучал нам! Я боялся, как бы он и меня на старости лет вместе с баем на улицу не выкинул… Есть между «Хзметом» и Байраком тропинка. Я велел Ахми спрятаться в кустах, что растут по краям этой тропинки. Дал ему в руки вот этот шкворень без гвоздя и веревки…
— Дальше?
— Ахми ушел и пропал. А я лежу, ворочаюсь на постели, глаз сомкнуть не могу. Вдруг, думаю, он спьяна натворил что-нибудь? Не выдержал, пошел на поиски. Что же вижу? Лежит поперек тропинки человек. Подхожу — Фахри. Екнуло у меня сердце, затряслись руки и ноги. «Господи, думаю, на свою голову связался я с этим делом…» Зажег спичку. Лицо, шея в крови. Череп разворочен. Стал я трясти его… нет, не шевелится. Приложил ухо к груди — сердце не бьется. Тело остыло. Задрожал я. Ну, думаю, погиб, погубил свою голову…
— А потом?
— Потом я принялся заметать следы. Первым делом бросил труп Фахри в овраг Яманкул, соскоблил с тропинки следы крови. Больше всего боялся я луны, а она, как назло, два раза выглядывала из-за туч. Но скоро тучи сгустились, закрыв и луну и звезды. В кромешной тьме кончил я работу. Ахми, оказывается, бросил шкворень в кусты и ушел в соседнюю деревню, где стал пьянствовать. У него есть плохая привычка: как напьется, обнимает кого попало и начнет плакать, жаловаться. И на этот раз напился, как свинья, и ну причитать: «Какая мне цена? Я разве человек? Моя цена — старый бешмет да тридцать рублей».
Разбуянился он на улице. Забрал его милиционер и привел к нам. Только на втором допросе сознался он Паларосову, куда бросил шкворень. Там и нашли его.
— Как же попал в овраг Яманкул шкворень Джиганши? И почему он был в крови?
Гимадий молчал. В его сердце вновь началась борьба, не утихавшая за все время ареста. То ему хотелось во всем сознаться, рассказать, как на следующий день после убийства Фахри приходил Сираджий и научил, как давать ответы следователю. То хотелось молчать обо всем. Наконец, решившись, Гимадий заговорил:
— А это произошло так: кочегар при мне взял шкворень Джиганши, сбил в сапоге гвоздь и тут же бросил шкворень, не вернул его старику. Попав в беду, я об этом вспомнил. Бес ввел меня в искушение. Улучив удобную минутку, сунул я шкворень в рукав. Думал, никто не видел, а мальчонку и в счет не взял. Порезал я руку ножом, вымазал шкворень кровью и бросил его около мертвого Фахри… Потому захлестнула петля Садыка, да оборвалась… Видно, как начнешь тонуть — не выкарабкаешься…
Упоминание о тридцати рублях побудило сделать очную ставку Гимадия и Валий-бая.
Гимадий откровенно признался:
— От этих тридцати рублей у меня ни копейки не осталось. Валий-бай дал мне два червонца и две пятирублевки. Я отдал их Ахми. Ни от кого никаких подарков я не получал. На меня падает один грех — грех за загубленную душу. Пользы же я никакой не получил.
— Валий Хасанов, зачем вы дали эти тридцать рублей? — спросил прокурор.
Валий-бай съежился, побледнел. Глухим голосом ответил:
— Старик Гимадий мне сказал, что придется Фахри заткнуть глотку. Без денег не обойдешься, нужно подмазать. Я подробностей не расспрашивал, решил, что он хочет кого-нибудь угостить, и дал тридцать рублей.