В степи поднялся шум — пригнали кобылиц. Верхом на жеребце проехал с ночного пастух.
Джайляу наполнилось шумом и гамом. Работник подошел к пастуху и, по обычаю, спросил:
— Скот здоров, Султан-ага?
Пастух, не глядя, сонным голосом ответил:
— Гнедая кобыла захромала, — видно, занозила ногу. Нужно будет показать ее старику Атабаю.
Вдвоем они стали привязывать жеребят. Дойных кобылиц было штук пятьдесят. Из них тридцать пять принадлежали Сарсембаю, а остальные — бедным казахам джайляу.
Подошли женщины и, перекидываясь шутками, стали ждать, когда работники и пастух привяжут их жеребят.
Тукал, работница и еще несколько женщин подоили кобылиц. Пастух ушел к Алтын-Кулю. Темный след его тянулся в сочной, блестящей зеленой траве…
Кончив дела, женщины вернулись к юртам. Тукал поставила самовар и стала раздувать огонь под двумя большими казанами: один — с молоком, другой — с водой.
Работница вынесла большие мешки с овечьей шерстью и стала сваливать их на камышовые циновки.
Из белой юрты вышла разодетая, красивая, но несколько сонная байбича. Посмотрев на работников, она сказала:
— Джолконбай, открой тютюнлык[38] и приподними с правой стороны кошму белой юрты.
Подойдя к котлу, она сердитым голосом, но сдержанно заметила работнице.
— Разве я вчера не говорила тебе: оставь черную и красную шерсть, валяй только белую!
Женщина растерялась и заискивающе проговорила:
— Ай, боже мой! Память у меня отшибло, забыла ваше приказание…
Она стала торопливо уносить мешки обратно и вынесла белую шерсть.
Кончив свои мелкие домашние работы, пришла Айбала. По распоряжению тукал, она разложила на солнце непросохший курт, развела огонь под третьим котлом и принялась варить творог.
Тукал понесла в большую юрту тяжелый самовар и начала приготавливать чай.
Из белой юрты вышел хозяин — широкоплечий, здоровый, хотя и начинающий уже седеть, Сарсембай.
Работница бросила дела и быстро подала ему медный кумган.
Бай, нежась на солнце, медленно начал умываться.
— Здешним лошадям надо дать отдых. Отведи их в табун. Оттуда приведи саврасого иноходца и сивого жеребца. Сегодня поедем с тобой в город, — приказал бай Джолконбаю, направляясь в юрту.
У двери он оглянулся и, обращаясь к Айбале, хлопотавшей у котла, сказал:
— Сноха! Видно, Карлыгач-Слу еще не встала. Пойди разбуди ее.
XI
Карлыгач-Слу давно проснулась, но после вчерашних неприятностей стеснялась показаться матери и лежала, погруженная в мрачные думы. Работник открыл тютюнлык. В юрту хлынул поток свежего воздуха. Кошма с правой стороны была откинута. Лучи солнца проникли сквозь решетку киреге и заиграли на коврах, постланных на полу юрты. Было видно, как блестела роса на зеленой траве. Но избалованная красавица все еще лежала в кровати, ворочаясь с боку на бок под мягким одеялом. О чем бы она ни старалась думать, в памяти вставали вчерашние слова матери: «Если ослушаешься, не прощу тебе молока, которым вспоила тебя».
Позавчера вечером приезжал Калтай. По обычаю, тайком от родителей известил ее через Айбалу о своем приезде. Карлыгач-Слу решительно заявила:
— Принять его не могу.
Жених был оскорблен, не поверил уверениям Айбалы о мнимой болезни невесты и ускакал среди ночи обратно, кивнув на прощание:
— Наш род Кара-Айгыр сумеет посчитаться с дурной девушкой, дочерью хорошего отца!
Айбала в тот же день передала девушке о случившемся. Но она ли рассказала об этом байбиче или материнское сердце само догадалось о больших неприятностях, угрожающих обоим родам, — этого девушка не знала. Вчера Алтын-Чач-бикя позвала дочь, приласкала ее и намекнула на предстоящую вскоре свадьбу. Она говорила, как тяжело матери расставаться с дочерью, которую берегла как зеницу ока, отпускать ее в чужой дом.
Вначале Карлыгач-Слу не прерывала мать, а под конец кинулась ей на шею.
— Мама, родная, не пойду я за него! — вымолвила она сквозь рыдания.
Мать, встревоженная выше меры, старалась успокоить дочь, долго говорила о том, что жених сын прекрасных родителей, уважаемого рода, что такова судьба, что Карлыгач помолвлена с полуторагодового возраста и что калым весь получен.
Доводы матери не убедили Карлыгач. Сдерживая рыдания, она встала и, прислонившись к двери, сказала свое последнее слово:
— Поступай как хочешь. Я Калтая не люблю. Если будут меня неволить, тело мое найдете на дне Алтын-Куля.