Тукал, как самая старшая представительница рода в данный момент, тоже сказала несколько приветственных слов. Даже полоумная старуха, с глупой улыбкой смотревшая на происходившее, вдруг обрела дар слова:
— Ай, бог мой! Если цела голова, если не доедена пища, предопределенная судьбой, возвращается сын человеческий в родимую сторонушку… А мой Шакир, видно, умер… О Байтюра, да будет проклят твой отец! — запричитала она.
Айбала поспешила увести старуху. Тукал пошла в большую юрту за кумысом. Карлыгач-Слу и Арсланбай, следуя правилам благовоспитанности, сдержанно разговаривая, направились к белой юрте.
Но когда они вошли в юрту и дверь закрылась за ними, в одну секунду были забыты и требования благовоспитанности, и правила приличия, и родовые традиции. Сдержанность девушки исчезла. Карлыгач кинулась в объятия джигита. Весь мир был забыт.
…Снаружи послышался какой-то шум. Девушка опомнилась и, поправляя растрепавшиеся волосы, шагнула к двери. Но там никого не было. Джигит снова привлек девушку к себе.
— Накроют нас, погибнем! — Карлыгач с трудом оторвала свое обессилевшее тело, поправила платье, торопливо расчесала спутанные пряди волос.
XVII
Дверь открылась. Вошла тукал с большой деревянной чашей, полной кумыса. Следом за ней вбежала младшая дочь бая Гельчечек. Арслан погладил ее по голове, потрепал по щеке, расспросил, откуда достала она бабки, которые были у нее в руке, и дал две конфетки. Девочка начала рассказывать утреннюю историю. Тукал догадалась о действительном положении вещей, но не хотела своим вмешательством испортить молодую жизнь, так, как была испорчена ее собственная. Горящие щеки девушки, сияющие глаза, измятое платье красноречиво свидетельствовали о происшедшем, но тукал и виду не подала, что заметила что-нибудь.
— Видите, дорогой Арслан, о вас соскучились даже малые дети, — с ясной улыбкой сказала она и, предложив гостю сесть, стала разливать кумыс.
Не успел джигит ответить, как сдержанной походкой, с холодным взглядом вошла байбича. При виде гостя взгляд ее смягчился, на губах заиграла улыбка. Мать джигита, покойная Гульсум-бикя, была близкой подругой Алтын-Чач. Если бы партийные и родовые интересы не требовали сближения с родом Кара-Айгыр, она ничего не имела бы против того, чтобы Арслан был ее зятем, однако интересы дела были для нее выше всего. Все же она, чтя память подруги, с теплым чувством относилась к ее сыну.
— Добро пожаловать, сын мой, — переступая порог, приветствовала она гостя.
Арслан встал, поздоровался с ней за руку.
— Ходила навестить больную старуху, да задержалась, не смогла встретить сынка дорогой Гульсум, — объяснила бикя свое опоздание.
Гость, прихлебывая кумыс, рассказывал о тоске по родным местам, охватившей его на чужбине.
— С матерью твоей Гульсум были мы закадычными подругами. К тебе относилась я как к сыну. Не удалось мне увидеть тебя перед высылкой, и оттого долго ныло сердце… Да будет суждено, чтобы приезд твой ничто не омрачило! А то растим детей, не надышимся, но приходит день — и расстаемся! — говорила бикя, утирая концом покрывала выступившие слезы.
Послышался конский топот. Прозвучал густой голос Сарсембая.
Гельчечек с криком: «Отец приехал. Отец приехал!» — кинулась вон из юрты.
Поднялись и остальные и вышли навстречу баю. Сарсембай возвратился после осмотра джайляу, куда уехал с утра. Он вернулся усталым, замученным, но при виде Арсланбая сразу повеселел. Опущенные веки поднялись, толстое лицо осветилось радостью.
— Я тебе вместо отца остался. Ты два дня тому назад возвратился, а к нам не удосужился приехать, — шутя бранил он гостя, поздоровавшись с ним.
Все вместе пошли уже не в белую юрту, а в большую. Тукал ушла хлопотать по хозяйству. В юрте с закрытым тютюнлыком, свернутыми боковыми кошмами было чуть прохладнее. Бай, не прерывая разговора с гостем, снял с головы островерхую шапку, скинул с плеч кепе, обтер красные, жирные плечи и шею полотенцем и сел по правую сторону гостя, на почетное место.
Карлыгач, отправившись в соседнюю юрту за чашами, встретила тукал.
— Матушка, приехал почетный гость. Вели зарезать ярку получше, свари колбас и холку пожирнее.
— Ай, дитятко, пало тебе на сердце горючее пламя!
Девушка расставила посуду, долила кумыса и, помешивая, стала разливать его по чашам.
Сарсембай, покончив с традиционными вопросами, обращенными к гостю, молвил: