Джолконбай с маленьким медным тазом и кумганом обошел табн. Сначала он подошел к баю.
— Я уже вымыл, — отозвался тот.
Все остальные сполоснули руки. Подали гостям полотенце не первой свежести.
Кто-то сказал: «Несут мясо». Дверь открылась. Вошли тукал и работница с блюдами. Народ, толпящийся у входа, голодными взорами уставился на жирное мясо, от которого подымался пар. Блюдо с грудой баранины и колбасами поставили на середину табна. Поверх мяса лежала вареная овечья голова и немного джаймы[42]. Бай, по обычаю, провел руками по лицу, возблагодарив создателя за ниспосланное им, и подвинул блюдо к Юнесу.
Все работники, от мала до велика, на меджлисах[43] толпились у дверей, и только один старый Юнес всегда сидел в табне. Лошадь занимает в жизни казахов первое место, и потому старшие конские пастухи пользуются, в отличие от остальных работников, некоторой привилегией. Благодаря этой традиции старый Юнес, в отличие от Джолконбая, хромого Кучербая и всех остальных, разделял трапезу бая.
Когда бай придвинул к Юнесу блюдо, тот вынул из кармана кожаный футляр, достал оттуда небольшой нож с деревянной рукояткой, провел лезвием по краю железного блюда и, возблагодарив бога, приступил к дележу. Сначала он дал голову хозяину — Сарсембаю. Бай откусил в нескольких местах и передал ее почетному гостю — Арсланбаю.
— В белую юрту я мяса не подавала, выдели отсюда, — сказала тукал, сидевшая справа.
Принесли маленькое эмалированное блюдо. «Отец конских пастухов» положил на него несколько кусков колбасы, четыре ребра, одну почку и немного джаймы. Айбала унесла блюдо. Это была доля байбичи и Карлыгач-Слу, остальное предназначалось для присутствующих.
Теперь старый Юнес начал резать мясо. Длинноволосый джигит, сидевший по другую сторону бая, тоже достал из кармана перочинный нож и стал помогать старику. Остальные приступили к еде. Но Юнес с джигитом не забывали себя. Их рты не переставали двигаться, лучшие, жирные куски исчезали с поразительной быстротой.
Несколько минут руки, зубы двигались безостановочно в полной тишине. Когда груда мяса исчезла и на блюде остались считанные куски, первым опомнился «отец конских пастухов». «Насытился!» — молвил он и начал обтирать жирные руки о голенища сапог. Остальные поняли намек: проглотив напоследок большие, жирные куски, перестали жевать.
Бай придвинул блюдо к себе и предложил гостю отведать еще мяса. Гость отказался. Тогда хозяин стал оделять тех, кто толпился у дверей. Очередь угощения и величина куска зависели от положения каждого.
Сарсембай медленно, с выбором взял в руку пять кусков мяса и сказал:
— Мой чабан, поди сюда.
Подошел, прихрамывая, старый Кучербай и протянул правую руку, но бай сказал:
— Открой рот.
Кучербай с набитым ртом отошел. Больше ему мяса не полагалось. Бай снова взял несколько кусков.
— Батрак мой, поди сюда.
Поднялся долговязый Джолконбай и, проглотив свою долю, отошел к двери.
Далее последовало угощение нескольких соседских джигитов. У входа, не отрывая горящих глазенок от блюда, сидел давешний враг Гельчечек, голый, черномазый мальчуган. Он, всем своим существом переживая этот момент, следил за тем, как жирные куски мяса исчезали во рту у взрослых. Его охватывал страх при мысли, что он не получит ни кусочка, что взрослые съедят все. Но бай вспомнил и его.
— Эбеш, поди сюда, — позвал он.
Бай держал в руке столько мяса, что было сомнительно, поместится ли оно все во рту ребенка. Мальчуган пулей метнулся к Сарсембаю и раскрыл рот. Бай, под дружный хохот присутствующих, до отказа набил рот мальчугана мясом. Мальчуган не мог пошевелить языком, с углов губ потек жир, глаза выпучились, он чуть не задохся и все же не сдался, молча вернулся на свое место и с большим трудом, не обращая внимания на смех взрослых, проглотил угощение. На блюде остались кусок джаймы и несколько кусков мяса. Бай протянул блюдо тукал:
— Отдайте старой Минди.
Полоумная старуха целый день работала и теперь дремала от усталости. Слова бая ее мгновенно разбудили.
Потом в чашах вместимостью до двух-трех стаканов подали крепчайший бульон. Этот бульон был очень вкусный и питательный. Бай сделал три глотка и передал чашу Арсланбаю. Гость только пригубил. Сидящие за табном все были сыты и не могли уже решиться ни на один глоток. Зато толпящиеся у дверей старались не оставить в чаше ни одной капли.