По обычаю, сначала прочли коран, духовенству снова роздали садака. После этого Байтюра, дженаза, кладбище были забыты. Печальное застолье превратилось в веселый пир, в состязание в остроумии и находчивости. Кумыса у бая было вволю. К тому же близкие и родственники покойного привезли кумыс в турсуках и саба. Еды тоже было без счета. От выпитого кумыса в головах шумело, глаза разгорелись, языки развязались.
В большой юрте, жилище бая, сидели самые почетные люди — родоначальники, аксакалы, бии, баи. На самом почетном месте — Биремджан-аксакал, по одну сторону его — Якуп, Янгырбай, по другую — Сарсембай, его сват Сарыбай, далее Арсланбай, Калтай и еще множество мужчин. Азым-эке надел чапан усопшего и в этом несколько смешном виде прислуживал сидящим; оживленный, раскрасневшийся, он так и сыпал шутками.
Бирем-эке говорил о прошлом. Ругал Эбельхаир-хана, гневался на татарского генерала Тевкилева за его недобросовестное посредничество. Тонко намекнул на то, что и здесь не обошлось без собственных Эбельхаиров и Тевкилевых, что Найманы, будучи ханами и султанами, способствовали закабалению народа в рабство белому царю. Особое внимание уделил он героям-казахам, восставшим против них, долго рассказывал о далеком Кетибаре… Его слова — отрава для сторонников Якупа и Янгырбая, праздник для Сарсембая. Янгырбай и Арсланбай даже обменялись парой колкостей, едва прикрытых улыбками. Но благодаря действию выпитого кумыса дело кончилось шуткой, и все остались довольны. Азымбай лез из кожи, чтобы поднять настроение. Когда, наконец, вернулся акын, оставшийся оплакать бая на его могиле, все почувствовали облегчение. Азым-эке подхватил его под руку, пирующие подвинулись, давая акыну место в центре табна. На киреге висели зеленый чапан и шапка, расшитая позументом.
— Азым-эке, надень их на акына. Такова была воля брата, — не двигаясь с места, распорядился Якуп.
Азымбай подбежал, с шутками-прибаутками взял указанные вещи и надел их на акына.
— Благодарствую, — проведя руками по лицу, промолвил акын и потянулся к домбре, привешенной у пояса. — Байтюра наш был единственный… Потеря его ранила сердце… Замолкла и домбра моя, как только светлой зарей узнал я о черной смерти. Если разрешат старшие, она сейчас не прочь прозвенеть грустной песней, — сказал он и, не дожидаясь ответа, под аккомпанемент своего вечного спутника запел одну из народных песен:
— Так пели в старину, но теперь лучшие мужи есть и в Сары-Арка, — сказал акын и стал поодиночке восхвалять присутствующих и знаменитых людей своего народа. — Есть среди нас старец. Лета большие, ум высокий, и хоть не видят очи его, но чистое сердце пылает от тяжелых бед казахского народа, — первым отметил он Биремджан-аксакала.
Род его идет от самого Чингиса, течет в нем кровь ханов, султанов. Этот сын хорошего отца теперь стал иль-агасы, — остановился он далее на Якупе.
Потом молча, призадумавшись, стал перебирать струны и, глядя на Арсланбая, начал:
— Величие отца твоего покрыло всю степь. Сам ты хоть и молод, но сияет на лбу твоем свет мудрости, сердце твое полно молодецкой удали.
Звуки домбры и песни привлекли народ из других юрт. Людей набилось до отказа, подняли боковые кошмы, и юрту со всех сторон облепили женщины в покрывалах, мужчины в малахаях.
Акын, будто ничего не замечая, продолжал:
— Терпения у тебя много, богатство большое, и хоть не родовит ты, но мужествен. Будь же орлом среди ястребов, — обратился он к Сарсембаю.
Увидишь врага — кидаешься как сокол, услышишь боевой клич — вскакиваешь на коня, — пропел он про Янгырбая.
Под конец, изменив мотив, полушутливо обратился к Азымбаю:
— Не жалуйся на бедность, на малое счастье: уготовлен тебе трон в раю.
Это всем очень понравилось.
— Ай, почтенный Толсомджан, создатель наделил тебя красноречием с избытком! — засмеялись слушатели.
— Акын, светик мой! И днем и ночью просил я господа: «Дай богатства, дай счастья» — не внял он мольбе моей, а что дал, то погубил джутом, — обиженно отозвался Азым.
— Бай умер, тебе остались шуба и чапан. Неужто ты все еще недоволен? — насмешливо спросил Сарыбай.
Вопрос его всем показался грубым. На злом лице Янгырбая заиграла насмешка, когда он ответил:
— На такое красноречие способны только вороные жеребцы, родившиеся от плохой кобылы.