Эта юрта считается белой и служит постоянным местопребыванием байбичи. Покончив с убранством белой юрты, женщины пошли ставить вторую.
Она должна была быть расположена в четырех-пяти саженях от первой. Все в ней такое же, как в белой юрте, только размером она больше. Кошмы чуть поизносились, и убранство победнее. Кроме сундуков, одеял и постелей, справа от двери поставили большую саба, повесили несколько турсуков. Здесь же расставили всевозможную посуду с катыком[68], айраном, творогом, кёже[69] и объемистые котлы. Развесили колбасы.
Эта юрта, называющаяся большой, — постоянное местопребывание тукал. Здесь же происходят пиры. Бай должен ночевать по очереди то в белой юрте, то в большой.
Теперь оставалось устроить маленькую черную юрту.
Это не составляло большого труда. Вещей в ней было мало, главным образом упряжь и узлы с кошмами, овечьей, верблюжьей шерстью и конским волосом. В черной юрте помещались батраки. Поставили свои старенькие юрты и бедняки аула, внесли туда несколько сундуков, одеял, кошмы и упряжь.
С момента приезда прошло неполных два часа, а на зеленой траве, которую в этом году не топтал ни человек, ни скот, вырос аул.
Юрты стояли на расстоянии четырех-пяти саженей друг от друга. Они расположились не по прямой линии, а полукругом. Середина этой дуги называется кутаном и служит общим двором, общей площадью. Здесь держат на привязи жеребят, здесь ночуют овцы. Здесь же размещены двухлемешные плуги, жнейка и косилка бая.
Арбы поставлены позади юрт. Гость, верхом ли, на телеге ли, подъезжает к юрте сзади. Проехать через кутан считается предосудительным.
XXXVIII
Пока ставили юрты, Сарсембай хлопотал около подошедшего стада. Он расспросил пастухов о состоянии скота, приказал больных животных показать старику Кериму.
Тем временем Арсланбай и аксакал, сидя в стороне на разостланной кошме, опираясь на мягкие подушки, вели беседу. Джигит долго рассказывал старику о своей заботе, своем желании, но старик ни о чем не хотел даже и слышать.
— Ты умный, рассудительный, как же ты мог вбить себе в голову такое неподходящее дело, дитя мое? — начал он.
Он долго журил джигита, постепенно все более распаляясь.
Веселая Карлыгач-Слу пришла звать Арсланбая и аксакала в прибранную юрту, но, увидев их лица, смутилась. У старика брови были насуплены, худое, морщинистое лицо потемнело от злости. Арсланбай сидел возмущенный, стиснув зубы.
— Бирем-эке, жилище готово, мама зовет вас в белую юрту… — растерянно пролепетала девушка и побежала к Сарсембаю.
Но не успела добежать — увидела двух мужчин и старуху, направляющихся в их сторону.
Это, следуя обычаю, соседний аул приветствовал новоприбывших и посылал им мясо и кумыс. Эти люди, посланцы аула, расположенного в противоположном конце озера, несли большое блюдо, полное мяса. Они поздравили с прибытием, пожелали счастья и здоровья.
Подошел Сарсембай. Все вместе вошли в большую юрту и принялись за угощение.
Близился вечер. В новом джайляу началась обычная жизнь.
Бирем-эке оставили ночевать, говоря, что из-за перекочевки не сумели как следует его угостить. Джигиту давно следовало распрощаться. Он поблагодарил хозяев, пожелал здоровья и, сев на коня, поехал в Яман-Чуль.
Напоследок аксакал повторил:
— Пора образумиться, Арсланбай, брось ребячиться!
Карлыгач-Слу с большим риском улучила свободную минутку, чтобы переговорить с Арсланбаем. Джигит глаз не поднял, зло сказал:
— Боятся поссориться с Кара-Айгырами. Аксакал против нас, бранил меня, требовал, чтобы я не «ребячился». Будь мужественна. У нас, кроме темной ночи да крылатых коней, нет ни друзей, ни помощников. Дня через два получишь от меня весть. Будь готова!