— Что ты лопочешь? До джайляу было далеко. Он повернул не доезжая, — не задумываясь ответил знахарь.
«Отец конских пастухов» подошел к Сарсембаю.
— Ошибка моя. Следует отпустить.
Он развязал батраку руки.
— Ай, милый Джолконбай! Ты один из несчастных, не находящих себе места в широких степях Сары-Арка. Но не отчаивайся, за эту ошибку бай вознаградит тебя. Извести приглянувшуюся тебе вдовушку: Серсеке дарит тебе четыре головы скота, которых она потребовала от тебя.
Старик быстро переглянулся с байбичей. Сметливая женщина, довольная ловкостью старика, весело улыбнулась.
Батрак поднялся на ноги, обтер лицо и, глядя в землю, отозвался:
— Бай сумеет завтра отнять то, что подарит сегодня. Нет больше в сердце моем веры… Я уйду из этих краев. Если суждено, найду и женщину.
Айбала принесла кумыс, но джигит не стал пить. С трудом дотащил он свое большое избитое тело до черной юрты и стал собирать свои пожитки.
Сарсембай, чтобы избежать возможных недоразумений, послал к батраку «отца конских пастухов».
XLII
Батрак встретил Юнеса неистовой руганью, хотел избить его, но, чувствуя слабость свою, сдержался. У Юнеса вид был виноватый.
— Вина моя, — начал он. — Передавали, что на дженазе Байтюры пес Азым-эке кружился вокруг тебя. Бай приказал мне: «Последи за ним. Похоже, враги наши спелись с моим батраком». Вскипело сердце мое. А когда прискакал ты из джайляу Якты-Куль к нам в табун на потном, усталом коне, закралось мне в душу сомнение и подумал я: «Прав бай, он передает Найманам тайны Сарманов». Вернувшись, сказал об этом баю. Сам знаешь, стоит Сарсембаю услыхать имена Якупа или Байтюры, как лишается он разума, глаза ему застилает кровь. Он сгоряча приказал связать тебя… Но главная вина на мне.
Джигит некоторое время стоял молча, потом вдруг поднял голову и сказал:
— Да будет проклят твой отец! Что вы хлопочете? Разве вчера целый день не совещались здесь старейшины Кзыл-Корта, Танабуга, Кара-Айгыра? Я слышал большинство их речей и хотел все это пересказать мирзе Якупу!
Сверкнули острые глаза пастуха. Он выхватил из-за пояса плеть и замахнулся на батрака.
— Так, значит, не напрасны были мои подозрения!
Но батрак не испугался. Теперь у него руки были развязаны.
— Ты, Юнес-ага, — сказал он, — умей сохранять свое достоинство или уходи, покуда цел.
Старик сдержался и с усмешкой обратился к батраку:
— Между нами: чем купил тебя мирза Якуп?
Джолконбай рассмеялся.
— Хотел купить, да не смог. Если бы вместо Джолконбая был Юнес или Азымбай, Найманам не пришлось бы много тратиться… А мне претит такое дело.
И рассказал все как было.
Джолконбай лет восемнадцати от роду покинул степь, ушел на заработки. Работал пастухом у украинцев, у русских богатых казаков дворником, в городе, на заводе, возчиком. Как-то, возвращаясь в джайляу, встретил в ауле Биремджан-аксакала молодую вдову. Приглянулась она ему. Вдова согласилась за него выйти, но поставила условие: «Дай четыре головы скота и тридцать рублей денег, тогда выйду за тебя замуж». Джигит перестал ездить на сторону, нанялся к Сарсембаю за пятьдесят рублей в год. Спустя год открыл хозяину тайну и попросил:
— Или прибавь жалованья, или обещай женить меня на этой вдове.
— Работай, там видно будет. В долгу не останусь, — ответил бай.
Джигит работал три года — ждал. Бай обещания не выполнил. Вдова решительно заявила:
— Столько времени ждала, а ты не мог обзавестись четырьмя головами скота! Пропади пропадом все твое джигитство! Сердце мое склоняется к другому.
Но откуда джигиту получить требуемое? Сарсембай забыл о своем обещании. И вот этой весной, на ярмарке, подозвал джигита Янгырбай и сказал:
— Срамишься ты перед народом. Храбр ты, как сокол, неужто же упустишь вдову? Сарсембай не сумел оценить тебя. Ты продолжай у него работать, но изредка, когда понадобится, послужи и нам — сообщи, если узнаешь что-нибудь важное. За то желудок твой насытится мясом, сердце — женщиной.
Джолконбай отругал бая на чем свет стоит.
— Не сбивай на такое дело…
Но Янгырбай не рассердился, он только добавил:
— Запомни слова мои. Не будь дураком.
Вчера собрались старейшины четырех родов. Совещались. Многое из их речей слышал Джолконбай. Охватила джигита злоба, вспомнились слова Янгырбая. И когда сел на коня, чтобы ехать в табун, потянул повод, поворачивая в сторону Якты-Куля. Но внезапно родилось сомнение: