Неожиданно дни потеплели, вечером пошел дождь. С утра опять подморозило. Вся степь покрылась блестящей, гладкой коркой льда, трава замерзла, примятая мокрым снегом. Наступил джут. Скот не мог докопаться до корма и погибал. А потом повалил снег, начались бураны.
— Этот год — год лошади. Оттого-то такая страшная зима! — говорили старики. Они уже не надеялись, что овцы и молодняк доживут до весны.
Была темная, метельная зимняя ночь.
По занесенной снегом степной дороге шел высокий казах в старенькой одежонке. Дойдя до зимовки Сарсембая, он остановился около чьих-то ворот, постучал. Ответа не последовало. Постучал в окно. Опять ни звука.
«Если люди и заснули, то собаки должны залаять», — подумал спутник и перемахнул через низкий глинобитный вал. На дворе не видно было человеческих следов, протоптанной тропинки он не нашел. Кроме глубокого снега, не было ничего. Еле виднелись занесенная снегом покатая крыша загона да сорванная калитка.
Путник остановился в недоумении. Он знал о высылке бая еще летом, слышал о его отъезде. Но ведь байбичу Алтын-Чач и тукал не выслали, скот не конфисковали. Куда же они делись?
Путник снова перелез через вал и, оглядываясь по сторонам, пошел по зимовке. Единственный деревянный дом с большими окнами и покатой крышей принадлежал Сарсембаю. Все остальные — глинобитные хижины или обыкновенные землянки с маленькими оконцами, затянутыми пузырем, с плоской крышей.
Большинство казахов кочуют летом аулами в восемь-десять семейств, а на зимовках собираются вместе. И здесь можно было насчитать до тридцати хибарок.
Путник окинул взглядом селение и направился к хижине, в оконце которой мелькал слабый свет. Большой пес встретил его громким лаем. Под крытым навесом стояли лошади, слышно было, как пережевывают жвачку коровы. Это обрадовало путника. Прежде всего было необходимо, чтобы лошади стояли в стойлах. Он подошел к низенькой двери, засыпанной снегом, и постучал. Изнутри раздался голос. Было ли то разрешение войти или нет, путник не разобрал и, распахнув неподатливую дверь, шагнув в темные сени, оттуда, согнувшись, задев что-то ногами, вошел в комнату, еле освещенную тлеющим в очаге кизяком.
Комната разделена на две половины. Земляной пол передней половины застлан грязной соломой и измельченным сеном. Тут же возятся несколько телят и штук десять ягнят. На границе второй половины стоит большая, низкая печь. Пройдя ее, попадаешь в «чистую» половину. Она почти целиком занята деревянным сяке[73]. Сяке застлана кошмой, вдоль стен, обмазанных желтой глиной и потрескавшихся от ветхости, стоят сундуки, лежат одеяла и подушки. По левую руку в стену вбиты деревянные колышки, на них висят хомуты, седла, уздечки.
Войдя в переднюю половину, путник громко произнес салям. На сяке сидел древний старик в пестром кепе и в ичегах. Ответив на салям, он голосом, в котором слышалась радость, сказал:
— Проходи, сын мой!
Путник подошел к старику, поздоровался. Около печки, стараясь раздуть огонь, чтобы хоть немного согреть на ночь холодное помещение, стояла женщина. Путник поздоровался и с ней, Она, не поднимая головы, отозвалась тихим голосом.
Хижина эта принадлежала аксакалу, и старик, сидевший на сяке, был Биремджан-эке.
Можно ли без всякого угощения уложить озябшего путника? Несмотря на поздний час, женщина принесла из колодца воды, поставила самовар, достала с полки каймак[74], баурсаки, расставила чашки.
Буран усилился. Ветер выл в трубе, стучался в окно. Гость и хозяин, прислушиваясь к его шуму, медленно попивая чаек, углубились в бесконечную беседу.
Первый вопрос гостя был о Сарсембае.
Старик глубоко вздохнул.
— Раз в жизни ступил я в грязь, именуемую партийным раздором, и хоть вышел победителем, но все же конец оказался плохим.
И одно за другим он перечислил последние события.
Путник был поражен.
И действительно, события были несколько неожиданные.
Кара-Айгыры, Сарманы, Танабуга, Кзыл-Корт, объединившись, одержали на выборах победу. Но дело этим не кончилось. Выборы должны были быть утверждены русским начальством. Тут получилась заминка, так как до сведения начальства дошло, что Сарсембай якшается с лицами, враждебными русскому царю. Как раз в это время бывший жених Карлыгач-Слу Калтай поссорился с братом и со всем родом и заявил:
— Я не могу жить в роду Кара-Айгыр, не сумевшем защитить своего сына!
Он судом добился раздела имущества и покинул аул.
Этим обстоятельством воспользовался Янгырбай, подыскал джигиту невесту из своего рода, сыграл свадьбу и торжественно принял его в свой аул.