Парень, подкравшись, что-то шепнул из-за плетня, но девушка не оглянулась и только чуть слышно сказала:
— Осторожнее, парень! Не то наши ребята живо тебе ребра переломают.
В ее голосе прозвучала не угроза, а предостережение. Парень и сам знал, что ребята не простят ему, городскому пришельцу, заигрывания с лучшей девушкой деревни. Но опасность, которой он подвергался, не остановила его, а только заставила быть настороже: по вечерам, идя на гулянки, он затыкал за голенище острый нож, а на руку наматывал цепь кистеня. Так ходил он в своей щеголеватой одежде, в шапке набекрень, и даже гармонь в его руках пела как-то особенно звонко. Нередко Нагима, сидя одна в избе, тихонько подпевала его игре, а когда он заводил плясовую, отбивала такт резвыми ногами.
Парень не упускал случая заглянуть к ней в окно, мигнуть при встрече.
«Видно, любит меня», — решила девушка.
Но неожиданно парень исчез. Девушка загрустила, затосковала.
Прошел целый месяц. Вдруг парень снова появился в деревне. Обрадованная Нагима решила, что он приехал только из-за нее. Скоро представился случай удостовериться в правильности предположения.
Как-то под вечер Нагима шла задами с охапкой сена. Вдруг к ней подскочил Садык, крепко прижал Нагиму к груди, шепнул:
— Люба ты мне! Скоро сватов пришлю, без страха скажи, что согласна.
Не успела девушка ответить, парень поцеловал в губы и был таков.
Подобрала Нагима упавшую охапку сена и сама не своя вернулась домой.
Садык сдержал обещание — на следующий день пришла в дом Нагимы сваха.
Мать Нагимы, испуганная горькой участью двух старших дочерей, определенного ответа не дала, пообещала только подумать да посоветоваться с родными.
А участь ее дочерей была действительно горькая.
Польстившись на богатые подарки, отец выдал старшую во вторые жены богатею соседнего села. Но богатство не принесло ей счастья. Старшая жена поедом ела молодую соперницу, не давала ей ни минуты покоя. А через несколько лет, когда она стала матерью троих детей, муж решил — шариат дозволяет иметь четыре жены — и женился третий раз.
В кромешный ад превратилась жизнь в доме. Не переставала клясть старшая дочь покойного отца за то, что кинул он ее в этот омут.
Участь средней была еще трагичнее. Прослышал отец, что полюбился ей молодой парень, что видится она с ним, подарила ему вышитый платок, — разозлился, разбушевался и просватал за пятидесятилетнего вдовца. Не смирилась девушка, в день свадьбы бросилась в глубокий колодец.
Много горя приняла старуха мать, много слез выплакала и потому не решилась выдать последнего ребенка, Нагиму, против ее воли. Подослала к ней Айшу, жену Фахри, чтоб узнала мысли девушки.
Сначала Нагима, застыдилась, долго молчала, но под конец сказала:
— Пусть мама решит. Да только чего ей беспокоиться, что дальний он? Письма можно по почте слать, а соскучится — так на пароходе путь не долгий. На лошадях и то в сутки доехать можно.
В точности передала Айша слова Нагимы. Расстроилась мать, резче выступили морщины на худом лице.
— Ишь что выдумала: почта, пароход… Не ее это слова, подучена она. — И добавила печально: — Вот все вы такие. Ночь недоспишь, день недоешь, все о ребенке хлопочешь, а вырастет — о тебе и не вспомнит.
— Так-то оно так, бабушка, — ответила Айша, — да парень больно хорош. Согласиться надо. Трудно вырастить девушку. Ведь и малина — она, если вовремя не сорвешь, вянет…
Долго говорили они. Наконец дала мать согласие. Их беседа закончилась обсуждением вопросов, связанных с предстоящей свадьбой.
XII
Вскоре сыграли свадьбу. Перед Нагимой открылся новый мир, полный радости. Но враги позавидовали счастью Нагимы, на вторую ночь после свадьбы вымазали ворота дегтем. Старушку мать разбудил лай собаки. Выбежала она на улицу и ахнула — жирными каплями растекался деготь по чистым, желтым доскам. Торопливо вернулась она домой. Тихонько, чтобы не разбудить молодых, взяла ведро, мочалку, скребок и стала мыть ворота. Но старания оказались безрезультатными — деготь успел впитаться в дерево и никак не отмывался.
Наступило утро, все проснулись. Весь дом был охвачен черной, как нефть, тоской. Больше всех горевала Нагима. Оскорбленная, опозоренная, она плакала навзрыд, как дитя. Единственным человеком, не потерявшимся и не предавшимся отчаянию, был Садык.