— Насилу избегли смерти. Джиганша-бабай укрыл нас на своем сеновале, — заявили они.
Штаб окружили бедняки крестьяне, которые во время кулацкого восстания попрятались по чердакам, овинам, погребам. Два батрака привели человека с бляхой.
Фахри в сопровождении вооруженного красноармейца-татарина пошел разыскивать жертвы восстания.
Его обступила стайка ребят.
— Дядя коммунар, дядя коммунар! Они здесь! Вот они!
Пошли. Лошадь, дрожа от страха, стояла, уткнувшись в плетень. Около окровавленных трупов метались собаки. Аркан отвязали. Лошадь впрягли в сани, положили на них трупы и оторванную голову и повезли в штаб.
Командир батальона Вильданов спросил человека с бляхой, указывая на трупы:
— Узнаёшь?
Тот молчал. Командир спросил снова, но снова не получил ответа.
— Ты немой, что ли?
— А чего говорить-то! Все равно бесполезно, — отозвался тот.
Вильданов отдал распоряжение. Тут же, в присутствии собравшегося народа, человека с бляхой расстреляли у забора.
Восстание успело охватить несколько деревень. Поэтому, организовав ревком, председателем которого был избран Фахри, Вильданов во главе батальона двинулся дальше.
XXII
Низамий лошадь не распрягал. Как только батальон покинул деревню, он подтянул сбрую, уложил на сани Зифу и переулками, задами выехал из деревни. Благополучно миновали несколько деревень, но когда они подъехали к городу, стало беспокойнее. Из бедных, маленьких домишек то и дело выходили вооруженные, останавливали лошадь, обыскивали. Муку и крупу Минзифа спрятала за пазуху, но и это не помогло — отобрали.
— Не плачь, бабушка, — успокоил ее Низамий. — Если благополучно доберемся до города, я дам тебе целых пять фунтов крупы.
Старуха немного повеселела. Все ее помыслы были сосредоточены на том, чтобы в целости довезти до дому, что осталось. Горячо просила она бога помочь ей. Но бог не внял ее молитвам.
Вдали показались фабричные трубы. При виде их надежда на скорый благополучный приезд окрепла. В маленькой деревушке, которую никак нельзя было миновать, их остановили.
— Что везешь?
Низамий спокойно ответил:
— Мать председателя нашего сельсовета. Захворала старуха, велели в город везти, на операцию.
Остановивший их татарин рассмеялся:
— Чего обманываешь? Знаю я тебя! Слезай.
Без лишних слов он стащил старуху с саней и концом штыка отогнул их дно. Больше всех изумилась Зифа. Дно саней было двойное. Солдат одно за другим вынул оттуда пуд пшеничной муки, двух гусей, четыре колбасы, большой кусок масла и еще много всякой всячины. Все это он сложил на краю дороги, пересчитал, и потом дал Низамию какую-то бумажку.
Не успели сани отъехать нескольких саженей, как один из солдат крикнул:
— Стой!
Подойдя к лошади, он неторопливо вынул из кармана перочинный нож, надрезал кожаную полосу на хомуте и руками раздвинул надрез. Зифа остолбенела — оттуда выпали тщательно уложенные николаевские кредитки и керенки.
— Ах ты, спекулянт! И это к доктору везешь?! — воскликнул солдат.
Провизия осталась у дороги под охраной одного из обыскивавших, а другой, в полувоенной форме, засунул кредитки за голенище и сел в сани рядом со старухой.
— Поезжай в город, там тебя научат уму-разуму, — сказал он приунывшему Низамию.
Зифа от страха вся похолодела. В голове помутилось. Ведь и ее расстреляют вместе с Низамием…
Чу! Это еще что такое?
Город был совсем близко. На дороге выросли два человека. Снова винтовка, штык. Снова обыск.
— Чего хлопочешь? Уже обысканы, — попробовал уверить человек с ружьем.
Но ему не поверили.
— Постой. Почему старуха такая толстая?
Стали обыскивать. Зифа запрятала масло под мышки, а два десятка яиц положила за пазуху. Один из обыскивающих, щупая бешмет, нечаянно раздавил яйцо.
Нашли склад!
Зифу обыскали тщательно, отобрали и масло и яйца. Взамен их дали старухе квитанцию. Зифа не очень огорчилась этим. Все ее мысли были полны страха перед грозящим расстрелом. Потеря продуктов уже не производила особого впечатления.
Так, полуживая, доехала она до города. На перекрестке двух улиц лошадь остановилась.
— Старуха, слезай! — скомандовал человек с винтовкой.
Зифа ужаснулась. Как пар улетучились слова молитвы, которые она ежечасно твердила в течение шестидесяти лет.
— Господи, без покаяния умираю, господи! — бормотала она, стоя посередине улицы.
Закрыв глаза, ждала неминуемого выстрела, но выстрела не последовало. Осторожно разомкнула веки и огляделась. Сани завернули за угол. Кругом никого нет. Она стояла одна с двумя маленькими кусочками бумаги в руках.