Джамалий проснулся в холодном поту, весь разбитый.
— Мать, болен я, встать не могу. Все кости ломит. Если придут, так и скажи. Я все равно на суд пойти не могу. Занедужил.
Сафура испугалась не на шутку. Взбила подушки, укутала мужа одеялом.
— А если милиционер придет, что сказать?
— Это не твое дело, — буркнул Джамалий. — Кто ни придет, всем говори: «Муж болен, с постели встать не может. Все тело ломит». Я на суд идти не могу.
Сафура выгнала детей на улицу, чтобы не шумели у постели больного, и принялась ухаживать за мужем. Напоила его чаем с молоком, покормила.
Джамалий лежал на постели, безучастный к тревоге и хлопотам жены. Он был полон страха и раскаяния. О предстоящем суде он не мог подумать без содрогания.
XXXI
Десять часов утра. Зал суда набит битком.
Нагима, расталкивая людей, с трудом пробралась вперед и остановилась около четвертого ряда, где имела нумерованное место. Там сидел какой-то красноармеец. После препирательств она отвоевала место, но не успела хорошенько усесться, как раздался возглас:
— Суд идет! Прошу встать!
Все встали. Из соседней комнаты вышли судья, заседатели и уселись за большим, крытым красным сукном столом, стоящим на возвышении. Судья Биганов поместился в середине, двое заседателей — по бокам.
Следом за ними села и публика.
Председательствующий перекинулся несколькими словами с членами суда, справился у секретаря о явке подсудимых, защитников и переводчика и, позвонив в колокольчик, сообщил о начале слушания дела об убийстве Фахретдина Гильманова.
Ввели обвиняемых, окруженных вооруженной охраной. Пять человек заняли скамью подсудимых.
По залу пронеслось какое-то движение. Глаза всех присутствующих устремились на эту пятерку, каждый из обвиняемых, имел среди публики или знакомого, или родственника, или приятеля, или врага.
Ахми и Гимадия Нагима знала издавна. Сегодня они выглядели особенно жалкими. Казалось, будто Ахми не знал, куда деть свое длинное, тощее тело. Ежеминутно вытирал он грязным рукавом гноящиеся глаза. Гимадий сильно осунулся, щеки отвисли, косые глаза ввалились. Он с растерянным видом теребил свою козлиную бороденку, сидел погруженный в раздумье. Вид Салахеева, сидевшего сзади них, показался Нагиме особенно странным. Салахеев был похож на петуха, готового ринуться в бой, — так напыщенно высокомерно окидывал взглядом он зал, будто хотел сказать, что набросится на каждого, кто усомнится в его невиновности.
Он и понуро сидевший рядом с ним Иванов привлекали наибольшее внимание переполненного зала. Совсем недавно они были товарищами, коммунистами, которым, казалось, можно было доверять. С ними приходилось иметь дело на собраниях, в советском аппарате, спорить, доказывать.
За последнее время по городу ходило много слухов. Некоторые говорили, что в этом преступлении замешаны Салахеев и Иванов, что они будут арестованы. Иные категорически утверждали, что они уже арестованы и сидят в тюрьме. Но толком никто ничего не знал. Большинство пришедших на суд впервые узнали правду, увидели все воочию и поэтому так всколыхнулись, когда в зал ввели обвиняемых.
Среди народа, заполнившего обширный зал, сидел сын Валия студент-медик Мустафа. При виде вводимых Салахеева и Иванова он встрепенулся и с надеждой подумал:
«Ага! И свои псы попались. Ну, да ворон ворону глаз не выклюет. Может, из-за них и папаша облегчение получит?»
Но какой-то внутренний голос упорно шептал:
«Нет, нет! Пустая надежда…»
Мустафа заскрипел зубами.
«И меня выгонят, собаки, свиньи!»
С тех пор как арестовали отца, Мустафа не знал покоя, все время тревожился. Особенно он боялся, чтобы его не исключили из университета. Он старался об этом не думать. До упаду играл в футбол, целые дни проводил в клинике, стараясь забыться среди дел и развлечений. Чтобы удержать в повиновении нервы, стал ежедневно обтираться холодной водой. Но ничто не помогало. Черной тенью нависли над ним убийство Фахри и арест отца. А когда Мустафа узнал, что дело имеет политическую подкладку, совершенно растерялся. Жадно перелистывая тома кодексов, невольно остановился на 58-й статье. Увидев, что эта статья предусматривает контрреволюцию, он окончательно упал духом и потерял всякую надежду. Наступили бессонные ночи.