Есть и четвертое.
Бедняки-татары из соседней деревни организовали две маленькие артели — каменщиков и плотников. Валий Хасанов, минуя их, давал работу кулаку. «Почему?» — спрашиваю. А он отвечает: «Справиться не могут, работают плохо, цены берут высокие, к сроку не выполняют. А кому пожаловаться, кто начальник — неизвестно. Четыре года с кооперативом дрался». — «Почему?» — «Дело с ними не выходит. Закажешь что — не исполняют, дашь продать — деньги в срок не сдают». Вот все, что я хотел сказать, — закончил Гайнетдинов.
По показаниям Хасанова и Гайнетдинова разгорелся бой. Старый адвокат приложил все свое умение, чтобы задать выгодные для Хасанова вопросы. В свою очередь прокурор Ансаров закидал Гайнетдинова вопросами, которые беспощадно разоблачали заведующего совхозом.
Показания метранпажа длились более часа. Наконец, измученного и усталого, его отпустили. Место метранпажа занял Шенгерей.
Это был типичный крестьянин, в старых сапогах, бешмете, с тюбетейкой на голове, с подстриженной бородкой, длинноусый. Большие, огрубелые от работы руки, обветренное лицо, опаленное солнцем. С напряженным вниманием слушал он председателя, не отрывая взор от длинного, покрытого красным сукном стола, стоящего на возвышении.
— Шенгерей Тимеркаев, что вы знаете по этому, поводу?
— Что знаю! Своими глазами видел я четыре куриные головы!
— Какие куриные головы?
— Приезжал Салахеев. Пробыл три дня, три ночи. Три дня и три ночи пил без просыпу, в баню ходил, свежим березовым веником парился. Три дня угощали его курятиной. Четвертую курицу на дорогу сварили. Как видите, четыре получается.
По залу пробежал смешок.
Председатель предупредил шумевших, что они будут удалены из зала, и обратился к Шенгерею:
— Для чего вы им вели счет?
— Не я, Ахми считал. Пусть скажет. Он связал четыре головы и со смехом таскал их.
— Ахмед Уразов, — обратился председатель к обвиняемому, — для чего вы собирали куриные головы?
Ахми встрепенулся, обтер рукавом гноящиеся глаза, зашнырял взглядом по залу и запинаясь ответил:
— Так… в шутку…
— Что еще знаете? — спросил Биганов Шенгерея.
— Еще о перваче знаю.
— Что это такое? — задал вопрос Ансаров.
— А видишь ли, самогонка бывает всякая. Есть первосортная. И на вкус хороша, и запаха почти нет. У нас на Волге ее первачом называют. Совхоз был гостеприимный. Гостил там и дау-мулла, и Федор Кузьмич провел три ночи, о Низамии и говорить нечего. Всех их кормили, поили. Салахеев, видно, выпить любил. Запасов, припасенных Валий-баем, не хватило. На третью ночь привезли из соседней деревни первача. Ездил за ним Ахми.
— Ахмед Уразов, ездили ли вы за первачом?
Опустив голову, чуть слышно отозвался Ахми:
— Я нанятой человек, разве могу ослушаться приказа?
— Ахми говорил, — продолжал Шенгерей, — что если к баю бай приедет, то и работнику в рот масло капнет. Он говорил, что на донышке бутылки для него всегда влага остается.
Прокурор хотел задать ему вопрос о Салахееве, но один из заседателей, представитель Рабземлеса, опередил его:
— Скажи, сколько собраний провел Салахеев с рабочими совхоза?
— Одно, — резко ответил Шенгерей. — Всего одно собрание. Я сам плотник, меня иногда брали на поденную работу. Я был на собрании, которое созвал Салахеев. Один рабочий сказал ему: «Когда вернешься в город, скажи там, что у нас собачья жизнь. Слово сказать нельзя — гонит». Салахеев ответил на это большой речью. «Товарищи, — сказал он, — ругаться нельзя. Сейчас капитализма нет, все наше. Нам нужен контакт. Нужно работать сообща». Не выдержал я, крикнул: «Уж не под дудку ли Валий-бая пляшешь ты?» Стал я к нему привязываться, но он пригрозил мне и заставил замолчать.
Не успел Шенгерей произнести последние слова, как поднялся Салахеев и, не дожидаясь разрешения председателя, крикнул:
— Нет, неверно! Я не угрожал ему!
Председатель позвонил в колокольчик и с ударением сказал:
— Никто, никогда, ни по какой причине не имеет права говорить без разрешения председателя. Вы, Салахеев, как и все обвиняемые, имеете право говорить и оправдываться, но с одним условием — сначала должны получить на то разрешение. Прошу всех твердо об этом помнить.
Получив разрешение, Салахеев стал рассказывать о своей поездке в «Хзмет». Он подробно остановился и на четырех курицах, и на перваче.
Нагима с интересом слушала объяснения Салахеева. Но вот сзади, от входных дверей пошла по рядам записка с надписью: «Нагиме Минлибаевой». Записка дошла до красноармейца, который в начале заседания ошибочно занял место Нагимы, а теперь сидел сзади нее.