Она принадлежала Тьяго.
Никто не посмел коснуться её. Она плыла сквозь веселье в полном одиночестве.
Она гадала, где находиться Тьяго, перебегая взглядом с одной маски на другую, и когда в поле зрения попадали длинные белые волосы или кто-то похожий на волка, ее сердце подпрыгивало от мысли, что это он, но каждый раз на его месте оказывался кто-то другой. Волосы, например, принадлежали пожилой женщине, и это вызвало смех у Мадригал.
Сейчас каждый житель Лораменди находился на улице, но каким-то образом пространство вокруг нее было свободным, и она, не встречая никаких препятствий на своем пути, двигалась вслед за своими друзьями к агоре. Она полагала, что увидит Тьяго там, стоящего рядом с отцом на балконе дворца и наблюдающего, как наплыв толпы, волна за волной, заполняет площадь химерами.
Он будет высматривать ее.
Сама того не осознавая, она замедлила шаг. Впереди Нвелла и Чиро в масках кружились и целовались, не останавливаясь ни на минуту. По большей части они лишь касались губами своих масок к губам (или клювам, пастям) других масок, но были и настоящие поцелуи, без оглядки на внешний облик. По опыту предыдущих праздников Мадригал знала, каково это — ощущать пахнущее вином из трав дыхание незнакомцев, укол о щекочущие усы тигра, или дракона, или мужчины. Но не сегодня.
Сегодня она была в изоляции — на ней останавливались глаза, но не руки и не губы. И Серпантин оказался очень длинной улицей, когда идешь по ней в одиночестве.
Тут кто-то взял ее за локоть. Это прикосновение испугало, хотя само по себе означало конец ее отчужденности от других. Подумав, что это может быть Тьяго, Мадригал напряглась.
Но это был не он. На стоявшем рядом с ней была надета маска лошади, которая полностью закрывала его голову. Тьяго никогда бы не надел такую маску или любую другую, которая скрывала бы его лицо. Каждый год на бал он одевал одно и то же — голова настоящего волка поверх его собственной, причем у маски была удалена нижняя челюсть, что делала ее чем-то наподобие головного убора. Глаза маски были заменены синим стеклом, отчего они казались еще более зловещими.
Кто же это был, настолько глупый, что посмел прикоснуться к ней? Незнакомец был высок, на целую голову выше ее собственного роста, и Мадригал пришлось задрать голову, чтоб, положив руку ему на плечо, легонько ткнуться клювом своей маски в лошадиную морду его. Этот "поцелуй" был для нее доказательством того, что она все еще принадлежит самой себе.
И вдруг, с нее словно пало какое-то заклятие. Мадригал снова стала частичкой толпы, кружась с незнакомым партнером в бесстыдном танце всеобщего кутежа. Он продвигал ее вперед, защищая от нечаянных толчков созданий побольше. Она чувствовала его силу — он с легкостью мог удерживать ее над землей. И крутнув раз или два, он должен был отпустить ее, но не делал этого. Его руки, одетые в перчатки, крепко держали ее. И сама Мадригал, зная, что никто больше не будет с ней танцевать, не пыталась отдалиться от него. Танцуя, она так радовалась, что позабыла о волнениях по поводу своего платья. Казавшееся таким ненадежным, оно, все же, неплохо держалось, и когда она кружилась, платье волнами поднималось над ее ногами, невесомое и хорошенькое.
Они продолжали двигаться в живом, бурлящем потоке. Мадригал потеряла из виду своих друзей, но одетый в маску лошади незнакомец не покидал ее. Ближе к концу Серпантина в процессии образовалось бутылочное горлышко. Танцы постепенно замедлялись, переходя в плавное покачивание. Мадригал оказалась совсем близко с незнакомцем, они оба тяжело дышали. Взглянув вверх, она покраснела под своей птичьей маской и произнесла:
— Спасибо.
— Миледи, спасибо вам. Это честь для меня.
Его голос был низким, и говорил он со странным акцентом, распознать который Мадригал не смогла. С восточных территорий, возможно.
— Ты смелее остальных, раз отважился танцевать со мной. — Сказала она.
— Смелее?
Его маска, конечно, не передавала никаких эмоций, но он наклонил голову набок, и по тону незнакомца Мадригал поняла, что он не понимает, что она имеет ввиду. Было ли возможным, чтобы он не знал, кто она — ЧЬЯ она? — Ты настолько свирепа? — Спросил он, и она рассмеялась.
— В ужасной степени, по-видимому.
И опять, тот же наклон головы.