– Бесс?
Голос ее звучал сухим шепотом.
– Я здесь, малышка.
– Бесс… – изо всех сил стараясь собраться, она протянула руку к лицу сестры. – Ты можешь сделать, чтобы мне стало лучше… Я знаю, что можешь… волшебством. Своим волшебством.
Теперь малышка смотрела в глаза с мольбой, упрашивая, и была исполнена страха и вместе с тем надежды. Она ждала.
Девушка боролась со слезами горя. Все ее умения были бесполезны. Фокусы, которыми она так радовала Маргарет всю жизнь, были бессильны против неистовства чумы, и Бесс это знала. Она покачала головой, не желая признаваться сестренке, что волшебство ей не поможет.
– Потом, милая. Сейчас ты должна немножко попить. Давай, вот так, хорошо.
Она снова окунула ложку в миску.
– Еще чуть-чуть. Это вернет тебе силы.
Бесс продолжала кормить Маргарет, не сводившую с нее глаз, пока не поняла, что сейчас расплачется. Когда миска опустела, Бесс уложила Маргарет и устроила ее поудобнее. Села на пол возле низкой лежанки сестренки, обняла малышку и пожелала, чтобы та выздоровела. Пожелала, чтобы Маргарет выжила.
На следующее утро Бесс проснулась там же, где уснула: возле сестры. Петух дважды хрипло прокукарекал с крыши амбара. По серому рассвету было понятно, что еще одна ночь прожита, и впереди еще один день. Бесс неловко поднялась и пошла к очагу помешать угли.
– Бесс…
За ее спиной стояла мать.
– Доброе утро, мама. Не беспокойся. Я послежу за огнем и принесу Маргарет воды с медом. По-моему, ей понравилось. Я знаю, ей это поможет.
– Бесс!
Энн шагнула вперед и положила ладонь на рукав дочери.
– Твоя сестра умерла.
Кровь отлила от головы девушки, и ей показалось, что она сейчас упадет в огонь. Бесс открыла рот, собираясь закричать, но поняла, что не может. Подбежала к Маргарет, бросилась на холодное тело малышки. Тут к ней вернулся голос.
– Нет! Нет, нет, нет, нет! Не Маргарет. Не моя малышка!
Она схватила безжизненное тело девочки.
– Очнись, давай же. Ты должна проснуться. Проснись, пожалуйста!
Бесс грубо трясла сестру, не понимая, что творит.
Энн оттащила ее.
– Оставь малышку, дочка.
– Нельзя мне было засыпать! Я бы ее спасла!
– Ничего было не поделать.
– Но это я сделала! Господи милостивый, это я ее убила. Я вошла к Томасу, хотя ты мне не велела, и принесла чуму бедной милой Маргарет, и теперь она умерла! Дай и мне умереть! Дай мне уйти с ними!
Бесс едва увидела, как рука матери поднялась – и с огромной силой обрушилась ей на щеку. Удар сбил ее с ног. Она пораженно стерла пальцами кровь с губ. Взглянула на мать, оторопев от случившегося.
Голос Энн, заговорившей сквозь сжатые зубы, был спокоен.
– Слушай меня. Внимательно слушай. Ты виновна в смерти сестры не больше, чем я. Она заболела слишком быстро, чтобы ты заразила ее от Томаса. Понимаешь?
Бесс кивнула.
– Сейчас надо быть сильной. Нужно заглянуть в самую глубину своего сердца и найти силу, которая жила там все время, неведомо для тебя. Тебе надо быть мужественной. И мне тоже. – Она помогла дочери подняться. И, твердо держа ее за руки, продолжила: – Сходи за плащом, детка, нам нужно многое сделать на улице.
– Но кто-то должен остаться с отцом, – всхлипнула Бесс, пытаясь втянуть обратно струйку крови, стекавшую с губы.
Она почувствовала, как руки Энн задрожали, хотя она держала дочку так же крепко и не сводила с нее твердого взгляда.
– Твоему отцу мы больше не нужны, – сказала она. – Идем, нужно торопиться, пока не вернулись сборщики.
Произнеся это, Энн пошла в дальний угол за шалью. Потом встала в ожидании возле двери. Кровь с лица Бесс смывали беззвучные слезы. Она подошла к отцу, неподвижному и холодному, как брусок масла. Лицо у него было мирное, несмотря на бледность. Бесс показалось, что на губах отца все еще видна озорная улыбка. Она дрожащей рукой погладила его по щеке и вслед за матерью вышла из дома.
Лишь через два дня после того, как они похоронили Джона и Маргарет, безжалостный дождь прекратился. Бесс пошла на опушку Бэткомского леса и набрала скудных диких цветов. Воздух все еще был тяжел от сырости, но дерзко светило солнце. Из леса долетал запах сырого мха и грибных спор. Бесс вгляделась в сумрак между тесно растущими деревьями и поняла, что думает о Гидеоне Мастерсе. Обошла ли мужчину чума? Его дом стоял далеко от прочих, и по привычке к одинокой жизни он вполне мог не встречаться с больными. Должно быть, ужасно, подумала Бесс, жить в таком отрешении. Она представила, каково это: заболеешь, а никто не заметит. Но, с другой стороны, если Гидеону было некого любить, то ему и терять было нечего. Тупая боль, которая теперь поселилась в пустом сердце Бесс, или жестокий приступ муки, охватывавшей ее, стоило ей отвлечься, – как тогда, когда она нашла вдруг трость Томаса, или увидела отцовскую трубку, или поймала себя на том, что проговаривает любимый стишок Маргарет, – все это было не для Гидеона. В такие минуты Бесс падала на колени от горя, у нее перехватывало дыхание, словно от удара. Она видела, что мать точно так же страдает, и обе они знали, что исцеления нет. Ничто не вернет им спокойствия. Бесс вернулась к дому и отнесла цветы на могилы. Холмики земли были по-прежнему влажными, трава на них не вырастет еще много месяцев. Денег на надгробия не было. Вместо этого Бесс и ее мать собирались поставить что-нибудь деревянное, когда-нибудь, когда смогут осуществить это, не рискуя свалиться без сил. Бесс ощутила, что Энн стоит рядом с ней.