– Идем в дом. Не на пользу тебе тут так долго быть.
– А я долго? Я и не заметила. Смотри, я принесла цветы.
– Красивые. Маргарет бы понравились.
– Она бы их увидела, если бы была здесь.
– Я верю, что она по-прежнему здесь. А ты нет?
– Я имела в виду, здесь, – Бесс обхватила себя руками, словно все еще обнимала сестренку. – Теплая, живая, полная радости, милая, чтобы я ее могла потрогать… а не тихая и холодная в грязной могиле.
– Нужно сохранить ее в сердце. Теперь она живет там, а не в земле. Она в наших сердцах. В нас.
Взгляд Энн остановился на могиле Джона.
– Все они надежно укрыты в наших сердцах.
– Я думала, они должны быть с Господом. – Бесс не смогла удержаться, и в ее голосе прозвучала горечь. – В Его любящих руках – разве не так? Ты в это веришь, мама? Веришь?
– Бесс…
– Веришь?
Бесс бессильно заплакала.
– Тише, дитя. Не надо больше слез. Никаких слез.
Энн потянулась и вытерла пальцем щеку дочери. На ее лице отразилась тревога.
– Бесс…
– Ты веришь в это не больше, чем я. Где был Добрый Пастырь, когда лицо Томаса раздулось, как брюхо мертвой овцы? Где был Господь, когда отец проклинал нас со смертного одра?
– Родная! Ты горишь.
– Где был любящий Господь, когда Маргарет хватала воздух, пытаясь дышать?
– Бесс! – Энн схватила дочь за плечи и серьезно произнесла: – Ты нездорова – тебе нужно в дом.
– Что? – девушка пыталась понять, что произнесла мать. – Нездорова?
В этот миг время замерло. Женщины стояли, опираясь друг на друга, горе и страх грозили переполнить их. Где-то в саду дрались сорока с вороной. Легкий ветерок пошевелил цветы, которые Бесс положила на могилы.
Энн глубоко вдохнула и развернула единственную живую дочь к дому.
– Идем, – сказала она. – Идем в дом.
Лихорадка быстро отняла у Бесс чувство времени и осознание окружающего мира. Она понимала, что мать где-то рядом, понимала, что ее омывают розовой водой и натирают ароматными маслами. Чувствовала, что к ее губам подносят ложку или чашку, через край которой в рот льется жидкость. За исключением этого мир перестал существовать. Остались только боль и бред. Она ощущала одновременно такой жар, что ей казалось, что соломенная крыша дома загорелась, и такой холод, что думала, будто уже умерла. Ее тело словно отделилось от нее, точно ни власти над ним, ни толку от него для нее больше не было. Оно стало лишь проводником мучений, и только. Бесс слышала рваный хриплый шум. Что это, ветер в печной трубе? Или где-то пилят дерево? Нет, она поняла, что это звук ее дыхания. Воздух втягивался в тело и выходил прочь, словно работали старые кузнечные меха, раздувавшие пламя горячки. Временами ее охватывал покой, принятие того, что она скоро умрет. Так и надо. С чего бы именно ей оставаться в живых? Разве не она ускорила смерть бедняжки Маргарет? Она скоро присоединится к остальным. Как-то, в темноте, девушка услышала голос матери. Казалось, она говорила о жизни, а не о смерти, хотя смысла в этих словах не было. Потом Энн почему-то ушла. Бесс не могла знать наверняка, что ее нет в доме, но была совершенно уверена, что осталась одна. Не на десять минут, как когда мать выходила за водой или дровами, а на долгий, пустой, безмолвный промежуток времени.
И в это время Бесс видела сон. Он был отчетлив, как свежее воспоминание. Она снова оказалась в пустой могиле Томаса, по крутым стенкам которой струился дождь, так что жидкая грязь доходила до колен. Она хваталась за скользкую землю, пыталась выбраться, но не находила опоры. Соскользнула вниз, упала навзничь в трясину, на мгновение уйдя в нее с головой. Потом села, кашляя, выплевывая грязь, стирая с глаз воду с глиной. Протерев глаза, Бесс увидела Томаса, таким, каким он был в самых страшных припадках во время чумы; он сидел напротив. Томас уставился на Бесс чудовищными выпученными глазами, обратив к ней почерневшее лицо. Она закричала и принялась карабкаться вверх, но на этот раз ее сбило тело Маргарет, сброшенное в яму. Девочка в ярости обернулась к сестре и прокричала: «Это ты со мной сделала! Ты меня убила!» Бесс качала головой, отползая прочь, и кричала, пока не лишилась голоса. Съежившись в углу, она закрыла голову руками и стала ждать смерти.