Потоптавшись в коридоре, она вспомнила, что надо собрать на стол, и унеслась в кухню. Леня тем временем прошел в комнату. Когда Клава минут через пять принесла поднос, на котором теснились тарелка с супом, сметана в мисочке, зелень и хлеб, Леня стоял возле шкафа и рассматривал что-то на полках.
– Ты чего там увидел? – спросила Клава. – Садись скорее, остынет.
Он развернулся к ней всем корпусом быстро, но неуклюже. Снова усмехнулся и направился к столу. Шел странно, деревянной походкой, неловко припадая на одну ногу.
– У тебя болит что-то? – испугалась Клава. – Ты поэтому раньше приехал? Я как чувствовала!
– Ничего не болит, – грубо осадил ее он. – И чувствую я себя как никогда хорошо.
Леня сел за стол, окунул ложку в суп, помешал.
– А приехал раньше потому, что соскучился очень. Увидеть тебя захотелось.
Клава хотела сказать, что и она ужасно скучала и волновалась, открыла было рот, однако так и закрыла, не сказав ничего. Ей вдруг почудилось, что глаза у мужа не того цвета. У Лени были самые красивые глаза на свете – синие, яркие.
Теперь же на них точно пелена была, потому они белыми казались. Клава поморгала часто-часто, потом снова посмотрела – все хорошо, привиделось всего-навсего. Свет, наверное, неудачно упал.
– Ты чего, женушка? Смотришь так, будто привидение увидела!
Сказал – и захохотал.
Смеется, прямо остановиться не может, словно бы нечто невероятно смешное сказал. И смех не Ленин: утробный, густой, точно из колодца глубокого идет. И это его «женушка»! Никогда в жизни Леня так Клаву не называл.
– Ты не ешь ничего, – сказала она, чтобы сказать что-то, не молчать. Захотелось выскочить из комнаты и бежать, пока ноги не заболят.
Леня перестал смеяться и произнес:
– Не голоден я. Да и не люблю эту жижу. Мяса-то нет?
Клава захлопала глазами.
– Это же рассольник. С перловкой, как ты любишь. А мясо там есть, на кусочки порезала.
– На кусочки, – передразнил муж и отодвинул тарелку. – Переварила все, не хочу.
Клава поднялась из-за стола, озадаченная еще больше. Даже обидеться за резкие слова не смогла, настолько была удивлена странным поведением Лени.
Подошла к нему, чтобы убрать посуду, наклонилась.
– Любишь ты побрякушки эти, – сказал он.
– Что?
Леня вскинул руку и ухватил коралловую нитку. Клава инстинктивно отшатнулась, но он держал крепко, и ей пришлось замереть, наклонившись.
– Алые, как кровь, – задумчиво проговорил он, и ей снова показалось, что глаза его побелели.
Внезапно Леня дернул нитку, и та порвалась. Красные бусины покатились по полу.
– Ты что натворил! – воскликнула Клава, от негодования даже позабыв о странностях в поведении Лени. – Сам же мне их подарил на день рождения, и сам же…
Она опустилась на колени и принялась торопливо подбирать бусины.
– Прости, – сказал он, кажется, искренне раскаиваясь, но не делая попытки помочь жене.
Клава подобрала почти все бусины, осталось несколько штук возле ножки стула, на котором сидел Леня. Она потянулась, подобрала их и тут обратила внимание на левую руку мужа.
Она висела вдоль тела – безвольно, безжизненно, как у паралитиков. Но пальцы, казавшиеся чем-то отдельным от руки, чем-то инородным, шевелились, извивались, напоминая дождевых червей, которых Леня выкапывал, собираясь на рыбалку. Ногти были длинными, коричневыми и очень твердыми на вид.
Клава стремительно разогнулась, позабыв про свои кораллы, попятилась.
– Что это с тобой, женушка? – спросил Леня, точно его все это забавляло.
Обе руки теперь лежали на столе, как у примерного ученика, и были совершенно обычными, как всегда.
– Наклонилась, по видимости, резко, – слабо проговорила Клава, – голова закружилась.
Она ничего не могла понять. С какой стати ей начала мерещиться всякая жуть и дикость?
Леня встал и подошел к жене.
– Нервная ты, волнуешься! – Голос его зазвучал мягко, успокаивающе. – Милая, не стоит. Малышу вредно.
Он положил ладонь на выпирающий живот.
Обычно Клава любила, когда муж так делал. Эти прикосновения соединяли их, делали одним целым ее, Леню и ребенка. Она в такие мгновения ощущала себя счастливой и умиротворенной.
Всегда, но только не сейчас.
Ленина ладонь показалась молодой женщине тяжелой и холодной, как камень. Клава задрожала, чувствуя, будто ледяные нити расползаются от его руки, окутывая ее стужей, превращая тело в ледяной кокон.
«Ребенок!» – сверкнуло в мозгу. Она чувствовала опасность, исходящую от этого прикосновения, и вывернулась, отпрянула.
Леня засмеялся. Снова засмеялся своим новым булькающим смехом. Рот его при этом распахнулся так, будто он не улыбался, а желал продемонстрировать зубы – все, от передних до коренных. Глаза оставались серьезными, взгляд был изучающим и ледяным.