– А что же Клава?
– Клава так и не оправилась от потрясения. Все больше и больше погружалась в свое безумие, как в темный омут. Работу бросила, дома осела. Поначалу мы общались, но потом она стала замыкаться все больше, от людей прятаться. Страх у нее появился, что будет она с кем-то говорить, общаться, а это, может, и не человек вовсе, а снова бес, нежить ее морочит. Я как-то заикнулась, может, ко врачу сходишь, пусть таблетки какие-то для сна дадут, для успокоения. А Клава прямо вызверилась, завизжала, мол, вдруг и ты – не ты, добренькой прикидываешься, а сама – демоница, хочешь мне отраву скормить?! Больше не приходила ко мне, к себе в дом не пускала. Так и кончилась наша дружба. Я не обижалась – какие обиды? Жалела только, что помочь ничем не могу. Мать Клавы вскоре померла, отца они давно уж похоронили, осталась Клава совсем одна. Соседи, друзья, все один за другим отвернулись, да она и сама ото всех шарахалась. Так и превратилась постепенно в городскую сумасшедшую. История ее забылась, никто уж теперь и не знает, что случилось с Клавдией, какая она прежде была.
Бабушка еще долго вздыхала, плакала, а после стояла перед иконами.
Назавтра были похороны, и я пошла на них, хотя раньше и не подумала бы об этом. Лицо Клавдии в гробу было мирным и немного торжественным. Морщины разгладились, на губах появилась улыбка, и я теперь могла представить ее молодой красавицей, о которой рассказывала бабушка. Смерть, забрав к себе Клаву, успокоила ее тревоги, избавила от тяжкого бремени памяти, страха, разочарований.
«Наверное, теперь она наконец-то увидела своего Леню – настоящего», – подумала я.
Мне было стыдно, что я относилась к этой страдающей женщине с такой неприязнью, не попыталась понять ее боли, не задала бабушке ни одного вопроса о ней. Мы часто поступаем так, не разобравшись, а после жалеем о своем равнодушии.
Глядя на восковое лицо Клавдии, я пообещала себе, что впредь постараюсь быть внимательнее к людям… В том числе и для того, чтобы вовремя распознать беса.
Оно меня мучает
Данила никогда не признался бы в этом жене, не произнес этого вслух, но ее сестра Нюся его жутко раздражала. И имя-то какое! Превратить Анну в Нюсю – это ж надо! Но она была именно что Нюся: квелая, вечно какая-то поникшая, губки куриной гузкой скорбно поджаты, бровки домиком, в глазах – вселенская тоска и боль за несовершенство мира.
Говорила тихим голосом, шелестящим, как осенние листья, в любую погоду куталась в шали, носила темные длинные юбки и блузки-балахоны в сочетании с деревянными бусами, пестрыми шарфиками и платочками, что делало ее похожей на слегка двинутую монашку.
Вместе с тем Нюся была требовательна и капризна, но особым образом: все окружающие почитали своим долгом опекать неприспособленную, не от мира сего женщину, а она ими бессовестно помыкала, как бы вовсе этого не сознавая.
Жена Данилы, Лена, была моложе сестры на три года, но с детства повелось так, что считалась за старшую. Вся домашняя работа, которую мама поручала, всегда была на ней. Ведь если Нюся начнет готовить, то каша или яичница у нее пригорят, молоко убежит, суп получится пресный и переваренный. Уборку в квартире станет делать – только грязь размажет, отправится в магазин – отвлечется на что-то и забудет, зачем шла, еще и деньги потеряет по дороге.
Вот Нюсю и опекали – сначала родители вдвоем, потом, после развода, мама, а теперь, когда за мамой самой уход нужен, Лена. У Данилы и Лены сын подрастал, девять лет, но и то был более самостоятельным, чем Нюся.
Вечно ей то одно требовалось, то другое. Работала Нюся в архиве, бумажки перекладывала, как считал Данила, а если денег не хватало, так сестра подкидывала. Лена думала, муж не догадывается, но он знал и бесился, хотя пока молчал.
Как раз сегодня у Нюси были все шансы исчерпать его терпение, заставить высказать, что он о ней думает.
Был вечер пятницы. Данила только что вернулся с работы, сел за стол. Лена запекла мясо с картошкой по его любимому рецепту. Завтра и послезавтра – выходные, они с Леной собрались на дачу, прибраться после зимы. Тепло уже, совсем весна, ну и сезон шашлыков пора открыть. Сидели, ужинали, строили планы, думали, что взять, – и нате вам. Явилась – не запылилась.
Глядя на тощую, взъерошенную, похожую на сумасшедшую сову Нюсю, которая выпутывалась в прихожей из своих многочисленных шарфов и шалей, Данила почувствовал, как в нем закипает раздражение.
– Нюся, что такое, объясни толком, что случилось? – взволнованно кудахтала Лена.
Сестра неожиданно упала на стул, задев локтем плетенку с хлебом (Лена еле успела подхватить), и разрыдалась.