— Тогда принесу еще угля, — сказала девочка.
Снаружи бушевал ветер. По небу стремительно неслись рваные облака, в их разрывы проглядывала луна. Угольная куча блестела в лунном свете. Бьянка наполнила корзину и, пошатываясь, внесла ее в дом.
— Смотри, надорвешься! Зачем столько навалила? — проворчала Энни.
Бьянка опустила корзину на пол и потерла руки.
— Я сильная. Сильнее тебя. Можно я погляжу на лобстеров?
В ящике оказались два мокрых, черных создания с длинными усами и грозными клешнями. Они ворочались, издавая шепчущий звук.
— Сегодня Уилл Кемпбелл отсылал лобстеров в Обан, — сказала Бьянка. — Наверное, мистер Смит выходил на лов вместе с ним.
— Наверное.
— А зачем он ходит с ним на ловлю — ведь он никогда не ест лобстеров. Терпеть их не может.
— Может, для развлечения. Или чтобы посылать их друзьям.
— Но у мистера Смита нет друзей. Никто к нему не ходит…
— Сегодня кто-то заявится: большой охотник до лобстеров, как сказал мистер Смит. Ну же, бери свою свечу, — поторопила девочку Энни.
Пламя свечи заплясало на сквозняке, когда Бьянка зашагала вверх по лестнице. Некогда в этом большом доме жил пастор. Когда Смит приехал на остров, дом пустовал уже много лет. Никто не хотел селиться в таком обветшавшем здании с осыпающейся со стен штукатуркой и прохудившейся в нескольких местах крышей. Никто, кроме Смита. Он устроил в доме ванную, отремонтировал для себя две комнаты и больше ни к чему не притронулся, хотя прожил уже три года. Комнаты на верхнем этаже заливали дожди, и многие помещения стояли запертыми — там дребезжали оконные рамы и шуршали мыши.
Многим жилище показалось бы странным и тоскливым, совсем не пригодным для воспитания маленькой девочки. Разумеется, и Смит считал так же.
— Здесь не место для ребенка, — сказал он, нанимая Энни Макларен себе в домоправительницы сразу же, как только приехал на остров. — Вам надо оставить ее с кем-нибудь из родных.
— У нее нет никого, кроме меня, — ответила Энни. — Я прослежу, чтобы она не путалась у вас под ногами.
Смит нахмурился.
— Мне надо, чтобы в доме было тихо и спокойно. О ребенке не может быть и речи.
— Она будет вести себя тихо, — невозмутимо отрезала Энни.
Старческое лицо, неподвижное и упрямое, не выдало признаков отчаяния, охватившего ее. Еще несколько месяцев назад они с братом хозяйствовали, обрабатывая небольшое поле. Но брат умер, и ей пришлось продать землю за смехотворно малые деньги, которые почти все вышли, и Энни уже отчаялась свести концы с концами.
— Мне требуется полное уединение. Полное. И что бы ни происходило в доме — ни слова об этом не должно выйти наружу, — Смит внимательно посмотрел на старуху.
— Каждый имеет право хранить свои дела в тайне, — ответила она.
— Но это непросто, когда в доме ребенок.
— Она еще очень мала.
— Вырастет. Будет болтать с другими детьми, разносить слухи… — Только не она. Ребятишки не играют с ней. — Энни замолкла в нерешительности, спрашивая себя, сумеет ли понять ее горожанин из Англии. — Дети говорят, что она заколдована, — закончила она наконец. — И что она дочь ведьмы.
— Заколдована? — усмехнулся Смит. — Дочь ведьмы?
Его смех задел Энни, и она замолчала, отказываясь продолжать разговор. Смит, развеселившись, заверил ее, что все в порядке и она может взять ребенка с собой, если хочет. Энни не сменила гнев на милость даже потом, когда они поселились в «Луинпуле», даже несмотря на то, что Смит, будучи в добром расположении духа, играл с Бьянкой и шутливо называл ее своей маленькой ведьмочкой…
И теперь, три года спустя, он все еще считал, что это отличная шутка.
Стекляшка за бешеные деньги Бьянка проснулась оттого, что луна светила ей прямо в лицо. Она соскользнула с постели и подошла к окну. Воздух оставался совершенно неподвижным: порывы ветра стихли, и озеро сияло, как расплавленное серебро.
Сон как рукой сняло. Бьянка с удовольствием бы распахнула окно, но Энни считала, что ночной воздух опасен, и плотно закрывала ставни. Поэтому в крошечной каморке, где едва хватало места для маленькой кровати и кресла, было жарко и душно. Настолько душно, что Бьянка почувствовала, что не сможет больше этого вынести ни секунды. Прохлада и покой, царившие снаружи, так и манили ее. Сняв платье, висевшее на дверном крючке, Бьянка натянула его поверх ночной сорочки, которую Энни — так же, как и платье, — переделала, просто отрезав подол от своей.
Дверь на лестничной площадке, что вела в комнату Энни, была открыта. Но старушка спала, потому что слышался скрип кровати и невнятное бормотание. Если бы Энни бодрствовала, то в комнате стояла бы тишина. Бьянка прошмыгнула мимо и шагнула босыми ногами на лестницу.