Я вспомнила тот случай, когда я пыталась хотя бы коснуться мыслей Макса. Что бы он ни делал, это работало.
— Но, — продолжил он, — тебе, вероятно, потребуется что-то более… сложное. Тебе нужно отсеивать то, что входит, и то, что уходит.
Старое воспоминание шепнуло мне в голову — мы с матерью стоим на коленях у мутного ручья, жажда сжимает мне горло. Она держала в руках полоску тонкой нежной ткани, и мы вместе пропускали через нее воду, пока она не стала чистой.
— Как ткань для фильтрации, — пробормотала я.
Маленькая улыбка.
— Как ткань для фильтрации.
Я закрыла глаза и представила это — представила, как натягиваю фильтр на свои мысли и воздвигаю барьер между собой и миром. Слабое эхо присутствия Макса стало еще слабее, как и гудение птиц и рыб. В моей собственной голове стало спокойнее.
Я подняла его и почувствовала, как эти крошечные осознания возвращаются к жизни. Снова опустила.
Я почувствовала, как улыбка начала растягиваться по моим губам.
— На освоение потребуется некоторое время, как и на большинство вещей, — сказал Макс. — И ты, вероятно, всегда будешь чувствовать это в какой-то степени.
— Хорошо, — сказала я — и имела в виду именно это. Я бы не хотела полностью отрезать себя от этой части себя, даже когда это было бы трудно. Как бы мне ни было больно ощущать непреодолимую тяжесть эмоций всех этих рабов на рынке много лет назад, их боль уже была моей. Я бы никогда не хотела отказаться от этого.
И страх, и тоска, и злость, которые я испытала вчера…
Мой взгляд упал на небольшой водопад над плечом Макса. Струящаяся по камням вода так живо напомнила мне кровь на ступенях Дворца, что мне вдруг стало трудно дышать.
Макс проследил за моим взглядом и слегка побледнел. Я знала, что мы оба думали об одном и том же.
— Есть много вещей, которые я должна узнать, — тихо сказала я. И когда глаза Макса снова встретились с моими, в них поселилась покорность.
Он вздохнул.
— Я полагаю, что так и есть.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Расскажи мне о войне, — сказала я, когда стало ясно, что Макс даже не знает, с чего начать.
Он поднял подбородок к моим рукам.
— Ты продолжаешь с этими бабочками, и я расскажу.
Я повиновалась. Он тоже.
— Есть область на севере Ара, — начал он, — гористая область, называемая территорией Ривенай. Традиционно в этом регионе всегда была некоторая напряженность с остальной частью Ара, даже столетия назад. Они всегда были несколько сепаратистскими. На протяжении истории Ара они боролись за независимость не менее пяти раз. Но тот, что был восемь лет назад, был намного хуже, потому что он был первым крупным с момента возникновения магии и основания Орденов.
— Почему хуже?
— Потому что аномально большая часть Солари — ривенайцы. На самом деле, многие люди считают, что все Солари в некотором роде являются ривенайцами, даже если это произошло столетия назад в их родословной.
— А ты?
Он издал безрадостный смешок.
— Достаточно, чтобы застрять с одним из этих смехотворно длинных имен.
— Значит, ты боролся за…
— Я сражался против ривенайцев, а не за них. Это не сделало меня очень популярным ни у кого.
Чем больше он говорил, тем сильнее его голос натягивался, как натянутая струна. Я могла сказать, что ему было трудно это обсуждать.
— Почему? — Я спросила.
— Я был в армии с двенадцати лет. Для меня это даже не было выбором. Кроме того, я бы никогда не выбросил все, что построил.
Двенадцати?
На мгновение моего удивления он добавил:
— Тогда я еще не был солдатом. Это было то, чем я занимался вместо традиционного ученичества. Меня обучали военные. Честно? Мне там понравилось. Но в мирное время все было иначе.
Слабый пар поднимался от поверхности воды вокруг него.
— В любом случае, — хмыкнул он. — Это не обо мне.
— Это не так? — Я нажала.
— Это не так. — Он посмотрел на меня. — Бабочки, пожалуйста.
Я повиновалась, но мой разум был далеко.
— Саммерин тоже служил?
— Да.
— Как целитель?
Пауза.
— Нет.
— Тогда..?
— Были более полезные способы использовать кого-то с его мастерством владения плотью и костями.
Я не знала, что это значит — не совсем так, — но темнота, пронизывающая его голос, заставила меня вспомнить спокойное, наблюдательное выражение лица Саммерина. Это казалось таким несовместимым ни с чем, что можно было описать таким тоном.