Его комната во флигеле через двор осталась без изменений, какой он покинул ее восемь лет назад. На книжной полке книжка-ежегодник, приключенческие романы, до которых был он большой любитель, Священный Коран, подаренный ему отцом. И комната Мира без изменений. На стене пылится непременный Че Гевара, в ящике стола ежегодник Гарвардского университета. Комнаты братьев теперь под замком, как и помещения сестры, отца и матери. В часы, когда режим не прерывает электроснабжения, лампа светится лишь в моей комнате, в единственном помещении громадного дома.
Хотелось увидеть Сасси, показать дочери Шаха дом семьи ее отца, познакомить с нашим наследием. Она не должна забыть Шаха, должна узнать, за что он боролся и чем пожертвовал ради торжества своего дела. Может быть, все было предопределено. «Почему Шах хочет назвать ее Сасси? — спросил меня однажды доктор Аббаси. Мы ехали в Хайдарабад. — Печальное имя, печальная легенда. Помнишь, как Сасси влюбилась в Панну, но их разлучили. Она искала его в горах и в пустынях. „Сасси, Сасси!" — услышала она его голос в пустыне, но, когда побежала на зов, пески разверзлись и поглотили ее». Но Шах любил это имя, любил свою дочь, и назвал ее Сасси.
Узнаем ли мы когда-нибудь, кто стоял за убийством Шаха? Запертая на Клифтон, 70, я снова и снова возвращалась к рассказу Самийи, услышанному мною от нее в самолете, когда мы сопровождали тело Шаха в Моенджодаро. Месяц назад некто посетил редакции нескольких газет в Карачи, интересовался последними снимками Шаха. Слушая 22 октября новости Би-би-си, я вдруг окаменела. Французская полиция арестовала в Каннах Рехану и предъявила ей обвинения по статье «о неоказании помощи лицу, подвергающемуся опасности». В подробности диктор не вдавался.
Через несколько дней я прочитала в пакистанских газетах, что меня тоже вызывали на допрос по делу Шаха, но я отказалась явиться. Кто меня вызывал? Никаких повесток я не получала. Я тут же написала письмо в министерство внутренних дел. «Неправда, что я уклоняюсь от расследования. Я хочу способствовать выяснению истины, но это зависит от вас, а не от меня. Прошу вас сообщить французскому суду, что я желаю принять участие в следствии, но вы мне препятствуете в этом».
Меня освободили 3 ноября. «Сегодня я отправляюсь в трудный путь, в печальное путешествие в чужую страну, чтобы в иностранном суде разбираться в обстоятельствах смерти любимого брата, — начала я письмо своим сторонникам. Печатать пришлось на ручной пишущей машинке, потому что электричество на Клифтон, 70, отключили, причем не только сеть, но и автономную систему электроснабжения во флигеле. — Я полна решимости вернуться, как только представится возможность. Видит Бог, я надеюсь снова быть с вами через три месяца… независимо от последствий».
Легко дышать воздухом Франции, «воздухом свободы», но на душе у меня тяжесть. И тяжесть эта возросла, когда я узнала новые подробности о смерти Шаха и аресте Реханы.
Двадцать второго октября Рехана пришла в полицейский участок, чтобы получить свой паспорт, изъятый французской полицией сразу после смерти Шаха. Ее неоднократно допрашивал Интерпол, допрашивала французская полиция, и на всех допросах она повторяла, что ничего не видела и не слышала, не имела никакого представления о том, что мой брат — ее муж — умирает. В конце концов ее французский адвокат потребовал вернуть ей паспорт и добился удовлетворения этого требования. Рехана пришла в полицию, чтобы получить паспорт и покинуть Францию. Вместо этого она оказалась в тюрьме Ниццы.
Изменив свои прежние показания, Рехана призналась в том, что полиция уже знала из результатов вскрытия: что Шах не умер мгновенно. Результатом допроса Реханы оказалось предъявление обвинения. Был выдан ордер на арест, она предстала перед судьей и переселилась в тюрьму.
Для нас новые обстоятельства смерти Шаха оказались тяжелым ударом. Мне Шах говорил, что яд, который он и Мир носили при себе, действовал мгновенно. Яд из бутылочки Мира исследовали полицейские эксперты Франции и Швейцарии. Они подтвердили слова Шаха. Если принять яд неразбавленным, то смерть наступает мгновенно. То, что Шах умер быстро, не мучился долго, хоть как-то нас утешало. И вот, выяснилось, что это не так.