Никто на стороне обвинения даже не старался соблюдать видимость беспристрастности. Однажды утром, прибыв в суд, я услышала, как заместитель директора Федерального агентства расследований Абдул Халик без всякого стеснения диктовал свидетелям их показания.
— Что это за правосудие! — громко возмутилась я. Народ обратил внимание.
— Убрать ее! — приказал Халик полицейским.
— Я никуда не уйду! — закричала я, вовсе не стесняясь сцены, чтобы привлечь внимание.
— Убрать ее! — завопил Халик. Ему тоже нечего было стесняться.
В коридоре кто-то сказал, что привезли отца, и я, не желая расстраивать его видом потасовки дочери с полицией, ретировалась. Позже я узнала, что после этого инцидента обвинение сняло дом рядом с судом, обеспечило его закусками и напитками, чтобы без помех полировать показания свидетелей.
Рамсей Кларк, бывший министр юстиции США, тоже наблюдал за ходом процесса. Позже он написал статью для «The Nation». «Обвинение основано исключительно на показаниях нескольких свидетелей, находившихся за решеткой до самого начала процесса. Они меняли и дополняли показания, противоречили друг другу и самим себе, пересказывали сказанное другими (за исключением генерального директора ФСБ Масуда Махмуда). Их показания привели к построению четырех различных версий случившегося, абсолютно не подтвержденных ни очевидцами, ни вещественными доказательствами». Так писал он в своей статье.
Я верила в юстицию, в законы, нормы этики. Верила в судебные процедуры, систему свидетельских показаний под присягой. Но всего этого не было в фарсе, которому я оказалась свидетелем. Защита получила доступ к армейскому журналу регистрации транспортных средств, из которого видно, что джипа, якобы использованного для нападения на Касури, в день покушения вообще не было в Лахоре. «В журнал регистрации вкралась ошибка», — объяснило несоответствие обвинение. Хотя появился этот журнал в зале суда и использовался в процессе именно по инициативе обвинения.
Защита раздобыла квитанции, из которых явствует, что офицер ФСБ Гулям Хусейн, якобы ответственный за покушение, находился в это время в Карачи. Более того, он находился в Карачи десять дней до дня покушения и десять дней после. «Эти документы умышленно составлены неверно», — отговорилось обвинение, хотя до этого так вовсе не считало.
Неопровержимое свидетельство сфабрикованности дела всплыло, когда адвокаты отца получили результаты баллистической экспертизы покушения. Позиции стрелков, указанные «свидетелями», не соответствовали пулевым пробоинам на корпусе машины. Кроме того, оказалось, что стрелков было четверо, а не двое, как утверждало обвинение. Табельное оружие ФСБ, которым якобы пользовались стрелки, не соответствовало найденным на месте происшествия гильзам и пулям.
— Мы выиграли! — ликовала Рехана Сарвар, сестра од ного из отцовских адвокатов, сама юрист.
Я понеслась к отцу во время перерыва, чтобы не терять времени. В то время как «обвиняемым свидетелям» разрешалось без ограничения общаться с членами семей в зале суда, отца чаще всего уводили с внушительным полицейским сопровождением в маленькую заднюю комнатушку.
— Папа, победа, победа! — закричала я и рассказала о данных баллистической экспертизы. Никогда не забуду доброго выражения лица, с которым он наблюдал за моим радостным трепыханием.
— Пинки, как ты не можешь понять, — мягко вставил он в одну из моих пауз. — Они всерьез намерены убить меня. И никакие свидетельства не могут тут ничего изменить. Они убьют меня за убийство, которого я не совершал.
Я онемела. Я глядела на него, не понимая, не желая понять. Я не поверила ему. Что говорить обо мне, даже присутствовавшие в комнате юристы не хотели ему верить. Но он знал, что говорил. Он знал с того момента, когда солдаты среди ночи вломились в его спальню в Карачи. «Беги», — умоляла его сестра, когда впервые услышала о предстоящем процессе. Другие тоже убеждали его, уговаривали уехать. Ответ его всегда оставался одним и тем же. «Жизнь моя в руках Господних, а не в человеческих». И снова я услышала эти же слова. «Я готов предстать перед Господом,
когда Он меня призовет. Совесть моя чиста. Для меня важно мое имя, моя честь, мое место в истории. И за это я готов сражаться».
Отец знал, что можно бросить в тюрьму человека, но не идею. Но Зия этого понять не мог. Он сигнализировал населению: вот, посмотрите, ваш премьер-министр. Он из плоти и крови, как и любой другой человек. И чего стоят его принципы? Его можно убить — и вас тоже можно убить. Посмотрите, как мы это сделаем с ним. И помните, что так же мы можем поступить и с каждым из вас.