Аресты и публичные порки продолжались, всего к декабрю 1977 года до семисот случаев. Происшедшее с Халидом Ахмедом, заместителем уполномоченного по Ларкане, проливает свет на то, что произошло с Масудом Махмудом и другими государственными служащими, арестованными, чтобы выбить из них показания против моего отца. Жена его, Азра, рассказала мне, что за Халидом Ахмедом пришли двое, предъявили приказ, подписанный Зией. «Если я тебе завтра не позвоню, значит, что-то неладно», — сказал ей муж, когда его уводили. Звонка не последовало. Когда она обнаружила его наконец через месяц в исламабадской тюрьме, его невозможно было узнать. «Я этого дня никогда не забуду, — говорила она со слезами на глазах. — Лицо серое, губы пересохшие, вокруг рта белый налет запекся. Его пытали электричеством, прикладывали электроды к половым органам. Хотели получить показания на господина Бхутто».
Халид провел в камере-одиночке пять месяцев. Каждый вечер Азра выходила в городской парк, откуда просматривалась плоская крыша тюрьмы. «Ему разрешалась прогулка, полчаса в день. Я часами сидела там, на скамье, чтобы только увидеть, убедиться, что он еще жив».
Жизнь Халида Ахмеда, как, возможно, и многих других, спасла петиция, поданная матерью в Верховный суд вскоре после первого ареста отца, с жалобой на его незаконное содержание под стражей. В ноябре 1977 года Верховный суд подтвердил законность военного положения, заявив, что в этом случае действует «закон неизбежности», соответствующий учению Корана и позволяющий мусульманину употреблять в пищу свинину, если нет иной возможности выжить. Но суд также добавил оговорку о допустимости военного положения лишь на ограниченный период, определив этот период в девять месяцев, необходимых для организации свободных и справедливых выборов.
Судьи также постановили, что гражданские суды высшей инстанции сохраняют право юридического надзора над деятельностью военных трибуналов. Без этих оговорок тысячи людей, включая политических активистов и государственных служащих, арестованных в ходе переворота, не имели бы права обжаловать свое положение. Хотя проходили месяцы, прежде чем жалобы, включая и мои собственные, когда меня арестовывали, рассматривались судом, все же не угасала надежда на спасение, на вмешательство гражданских судов.
Верховный суд приказал выпустить Халида Ахмеда на свободу в декабре 1977 года, поскольку против него не было никаких улик, не было даже ордера на арест. «Мы получаем приказы сверху», — отговаривались армейские офицеры. Но режим обходил судебные решения, выпуская арестованного и вновь хватая его, как происходило с моим отцом. Так же поступили военные и с Халидом. Через неделю после того, как он покинул тюрьму, друзья, имевшие доступ к военным, предупредили, что «сверху» снова поступило указание его арестовать, на этот раз согласно приказу военного положения № 21, под предлогом злоупотребления служебным автомобилем и кондиционером (!). «Я умоляла его бежать», — вспоминала Азра. Тем же вечером он покинул страну, улетел в Лондон. А злоупотребление кондиционером так и висит над ним до сих пор, не давая возможности вернуться в страну. Азра сама воспитывала двоих детей. Преследование этой семьи, как и многих других, лишь разворачивалось в декабре 1977-го, военные входили во вкус. Через два года террор расцвел пышным цветом.
Слезоточивый газ. Вопли. Бегущие люди. Резкая боль в плече.
— Мама, мама, где ты?
16 декабря 1977 года. Годовщина поражения в войне с Индией. Стадион Каддафи в Лахоре. Мы с матерью решили сходить на крикетный матч, отвлечься от мыслей о суде. У нас билеты в женский сектор, однако вход туда перекрыт. Закрыты и другие входы. Проходим на стадион через единственный, оставленный открытым. Нас заметили, раздались приветственные возгласы, началась овация. Но команды внезапно покинули поле. Туда, где только что находились игроки, высыпала масса полицейских.
Что-то тяжелое просвистело мимо моего уха.
— Газ! Газ! — слышу я испуганные крики.
Начинается давка, народ устремился к запертым выходам. Невозможно дышать, глаза ничего не видят. Легкие как будто заполнены расплавленным металлом. Плечо! Я пошатнулась от удара. Полиция безжалостно работает дубинками и бамбуковыми палками.
— Мама! — кричу я. — Мама!
Я нашла ее возле металлического ограждения. Она держится за решетку, чтобы не упасть. На мой голос она поднимает голову. По лицу струится кровь.
— В больницу! В больницу немедленно! — кричу я.