Тем временем преданность людей демократии начала проявляться новым, необычным способом. Один за другим люди в разных городах принялись сжигать себя заживо в знак последней меры протеста против судебной травли их вождя. Глядя на их фото в «Мусават», я вздрогнула: с двумя из них я встречалась. Один, Азиз, пришел ко мне в отель «Флэшман» с простой просьбой: сфотографироваться вместе с ним. Помню, я тогда очень устала, но все же согласилась. И вот каким образом он отблагодарил меня за эту мелкую услугу!
Другой, христианин по имени Первез Якуб, — именно он положил начало этой серии самосожжений — пришел ко мне сразу после ареста отца в сентябре 1977 года с отчаянным предложением. Он собирался захватить самолет и держать пассажиров заложниками, пока военные не согласятся выпустить отца. «Ни в коем случае, — сказала я ему. — Невинные люди не должны подвергаться опасности. Кроме того, мы поставим себя на одну доску с этими преступниками и палачами в военной форме. Мы должны бороться по своим правилам, и не опускаться до их грязных методов». И вот он изменил метод борьбы. Он сжег себя в Лахоре.
Первеза могли спасти, толпа бросилась к нему, чтобы сбить пламя, но военные не позволили никому подойти к живому факелу. Они хотели, чтобы всех напугала эта мучительная агония, хотели застращать народ. Но накал страстей лишь усилился. В течение последующих недель еще пять человек обрекли себя на смерть, чтобы ценой своей жизни спасти жизнь избранного ими премьер-министра.
«Военные правители утверждают, что люди, совершившие самосожжение, куплены нашей партией, — писала я в тезисах для выступления в Мултане. — Есть ли цена человеческой жизни? Нет. Эти храбрые люди были идеалистами, ценившими верность идеалам демократии и свои принципы выше жизни. Мы преклоняемся перед ними». Эту речь мне не пришлось произнести.
4 октября 1978 года, аэропорт Мултана.
Вылет из Карачи в Мултан оттягивался снова и снова. Я прибыла в аэропорт в сопровождении Ясмин в семь утра. Взлетели аж в полдень. Прибыв в Мултан, поняли причину задержки. Вместо того чтобы вырулить к терминалу, самолет подкатил к краю летного поля, и его мгновенно окружили армейские автомобили. На борт взобрались двое в штатском.
— Где сидит мисс Беназир Бхутто? Стюард указал на меня.
— Пройдемте! — приказали они.
— На каком основании?
— Не задавайте вопросов.
Мы с Ясмин спустились на бетон летного поля и увидели рядом маленький самолет.
— Вы в «цессну», — приказали мне эти в штатском, — а она останется здесь.
Я глянула на Ясмин. Глаза ее расширились от ужаса. Молодая девушка, почти ребенок, одна в чужом городе… Бог знает, что с ней тут случится. «Собаки!» — вопят фундаменталисты и их униформированные покровители, видя женщин, покинувших святилище домашнего очага, чтобы принять участие в демонстрациях против ареста моего отца, против ареста моей матери, против ареста собственных мужей и сыновей, даже — и все чаще — дочерей. Ясмин также переживает за меня. Нет, вдвоем вернее.
— Без нее никуда не пойду, — заявляю я.
— Живо в самолет!
— Нет! — и я вцепилась в руку Ясмин. Невероятно, но они схватили меня и поволокли.
— Держись, Ясмин! — ору я.
Вопит и Ясмин, мы крепко сцепились, не разорвать. Пассажиры самолета с ужасом прилипли к иллюминаторам и к распахнутой двери. Нас пытаются растащить, мой шаль-вар лопается, нога расцарапана, кровавит бетонное покрытие летного поля, но мы не сдаемся.
Полицейские, опасаясь переусердствовать, решили запросить «дальнейших указаний», как они обычно делают в таких ситуациях. Потрескивают и попискивают их рации, ведутся переговоры, а мы пользуемся замешательством и вместе прыгаем в распахнутую дверь четырехместной «цессны». Тут встревает пилот и сообщает полицейским, что если они еще час провозятся, то сгустятся сумерки, а машина его для ночных полетов не предназначена. Полетов… Куда этот полет?
Командующий Мултанским корпусом затруднению вовсе не обрадовался, однако разрешил полицейским отпустить нас обеих. Но пилот не торопится на взлет.
— Я с семи утра ни крошки и ни капли во рту не держал, — задушевно сообщил он полицейским. Те мгновенно обеспечили его ланч-подносом с самолета, и мы наконец взлетаем. Уже в воздухе пилот повернулся к нам. Он слышал мое требование воды, которое начальство игнорировало, и вручает поднос нам.