«Все делается ради вашего блага, — с серьезным видом уверял меня начальник тюрьмы. — Эти люди ваши враги.
Руководство вашей партии хочет убрать вас с дороги. Но мы не позволим им этого добиться».
В другой раз он сообщил мне, что лично съел свежие апельсины, переданные мне Муджибом.
«Ради спасения вашей жизни пришлось рискнуть своей. Он мог впрыснуть в апельсины яд». — Какое-то абсурдное действо.
«Можно мне получить баллончик против насекомых?»
«Нет-нет, ни в коем случае. Это ведь яд. Мы не хотим, чтобы с вами что-то стряслось».
С чего они все время твердили о яде? Я вдруг поняла, что им хочется внедрить в мою голову идею самоубийства. Чего лучше — объявить, что Беназир Бхутто, припертая к стенке справедливыми обвинениями, покончила с собой! Изящное решение проблемы. Подтверждением моей гипотезы оказалась бутыль фенила, «забытая» в моей клетке. Этикетку на этой бутылке перекрывала наклейка с изображением черепа и скрещенных костей.
«Смотрите не забудьте эту бутыль у нее в камере! — строго — и громко, чтобы я расслышала, — предупредил начальник тюрьмы уборщицу, заходившую ко мне перед его еженедельным визитом. — И вообще следите за фенилом. Не то ей еще вздумается таким образом положить конец своему заключению».
Но, несмотря на его наставление, — или благодаря ему — бутылка каждый раз оставалась со мной наедине, и череп с наклейки буравил меня пустыми глазами.
Значит, таким образом они пытались внушить мне мысль о самоубийстве. Насколько эффективно?
Снова начало беспокоить ухо, состояние его ухудшили песчаные ветры, постоянное потоотделение, при котором пот обильно стекал по лицу, затекал и в ушную раковину. Но тюремный врач продолжал уверять меня, что все в порядке.
«Вы в одиночном заключении. Разумеется, постоянно ощущаете немалое напряжение, прекрасно понимаю, — втолковывал он мне. — Люди часто склонны воображать в таких условиях боли, которых на самом деле не ощущают».
Я даже склонялась к его точке зрения. Может быть, я и в самом деле выдумываю? Если б только не жара…
«Дорогая Пинки, — писала мне мать 23 мая из Центральной тюрьмы Карачи. — Чтобы спастись от жары, я три-четыре раза в день обливаюсь водой. Попробуй. Сначала я наклоняю голову и лью воду на затылок и голову, потом на одежду. Затем сажусь на койку под вентилятор, сушусь и охлаждаюсь. Даже после того, как одежда полностью высохнет, еще некоторое время не покидает ощущение прохлады. Чудесный метод, приносит колоссальное облегчение…. С любовью, твоя мама».
Я последовала совету, принялась по утрам опрокидывать на себя по ведру воды. В Суккуре намного жарче, чем в Карачи, и у меня в камере не было вентилятора, но в течение часа, пока одежда высыхала, я чувствовала себя намного лучше, не задумываясь, однако, о том, что вода попадала в ухо, увеличивая опасность занесения инфекции и ухудшая состояние уха. Тюремный врач по-прежнему меня успокаивал. «Вам это лишь кажется». Разумеется, он не был специалистом. Я так и не узнаю, лгал он умышленно или по невежеству.
250 шагов бега на месте. Сорок наклонов. Размахивание руками. Чтение газет. Пропускаю клевету на меня и мать, откладываю газету. Сосредоточиваюсь на вышивке. Муджиб и его жена Альмас передали мне набор: ткань, нитки, книжка с узорами-образцами.
«Закончила скатерочку для сервировочной тележки и две салфетки, — пометила я в дневнике в середине мая. — Когда меня выпустят, я смогу показывать это и говорить: „Вот это я вышила в тюрьме". А если серьезно, то вышивание помогает сосредоточиться, не дает бродить мыслям. Более того, в вакууме одиночного заключения это занятие дает точку опоры, организует время и занимает его, помогает построить день. В общем, производит явно благотворное воздействие».
Принуждаю себя как минимум час заниматься записями, сидеть над дневником.
«Франсуа Миттеран — первый социалист, избранный президентом в послевоенной Франции, — отмечаю я 11 мая. — Англо-американские средства массовой информации развернули свирепую антижискаровскую кампанию. Эти выборы окажут сильное влияние на европейскую политику. Франция глубже погрузится во внутренние проблемы, в социальную политику. Соответственно, внешняя политика ее утратит прежнюю агрессивность. Кто заполнит оставленную ею нишу в Азии и Африке? Как будут развиваться отношения между Францией и ФРГ? Партнерству „технократов" и „друзей" Жискара и Шмидта пришел конец. Как скажется результат выборов во Франции на Италии?»
В тот же день я записала в дневнике о смерти Бобби Сэндза, ирландского политического диссидента: «Он скончался после шестидесятишестидневной голодовки в британской тюрьме. Для британцев Бобби Сэндз террорист. Но для своей страны он останется борцом за политическую свободу и права ее населения. Такова история мира». Но часто я пропускала дни, ничего не оставив в дневнике. «Какое-то время ничего толком не записываю, — ругала я себя 8 июня. — И не надо оправдываться тем, что не о чем писать, ведь всегда можно анализировать газетные материалы. Не обращаясь к перу, теряешь контакт со словами, с речью, с потоком мыслей, теряешь способность выражать свои идеи и замыслы».