Именно в эти дни сирота маленькими шажками вошла в сердце фермерши… Нанетт не переставая сетовала на то, что девочка такая маленькая, худенькая, почти прозрачная, и кушает, как воробышек.
Добрая женщина при каждой возможности хватала свое шитье и усаживалась у изголовья кровати, время от времени прикладывая руку к горячему лбу Мари. Она старалась развлечь девочку разговорами, но так, чтобы не слишком ее утомлять. Прошло три дня, однако кашель у больной только усилился, в груди горело огнем. И вот настал момент, когда она не смогла сделать глоток. Жар не спадал.
Жак, муж Нанетт, уведомил об этом хозяйку. Амели Кюзенак с раздражением ответила, что мужа дома нет, а сама она не знает, как лучше поступить.
Встревоженный состоянием Мари фермер позволил себе проявить настойчивость:
— Хозяйка, думаю, пора позвать доктора. Девочка может… Я хочу сказать, она очень плохо выглядит, поверьте, очень плохо! Жена уж не знает, что и делать!
Кусая губы, мадам Кюзенак сердито сказала:
— Я пришлю к вам доктора Меснара.
Доктор явился на ферму только через два дня. В тот самый вечер, когда Пьер, который не обменялся с девочкой и парой слов, испугался, видя, что ей очень плохо…
Девочка балансировала между реальностью и бредом, свернувшись калачиком на кровати и прижимая к груди фотографию Святой Девы Обазинской. Временами к ней возвращалось сознание, но потом она снова начинала бредить. Едва слышно она повторяла «папа, мама», потом начинала звать женщин, которых Нанетт знать не могла, — сестру Юлианну и мать Мари-Ансельм…
Доктор тщательно обследовал больную. В глазах его горел гнев, когда он сказал, качая головой:
— Девочка в двух шагах от смерти! Скажите, чего вы ждали, почему не позвали меня раньше?
После отчаянной борьбы за жизнь и благодаря прописанным доктором Меснаром лекарствам Мари все-таки победила начинающуюся пневмонию.
Прошло больше недели с того дня, как она приехала в поместье «Волчий Лес». За это время сирота ни разу не виделась ни с мадам Кюзенак, ни с ее супругом — муссюром, о котором Нанетт отзывалась с большим уважением и даже сочувствием.
Выздоравливала девочка медленно. Чтобы поправиться, ей нужен был отдых, солнечный свет и хорошая пища. Жан Кюзенак, которому фермер ежедневно сообщал, как себя чувствует девочка, с очевидным сожалением распорядился, чтобы Мари оставалась с Нанетт, пока совсем не выздоровеет.
Со слов Жака выходило, что Амели Кюзенак такое положение вещей совершенно устраивало.
— Я и не удивляюсь! — сердито бросила мадам Кюзенак своему супругу. — Она ведь незаконнорожденная! Неизвестно, чем болела ее мать. У таких женщин здоровые дети не рождаются. Пусть себе живет на ферме. Чем реже я буду ее видеть, тем для меня лучше!
Весна 1906 года обещала быть теплой и солнечной. На завтрак Мари, к которой понемногу возвращались силы, получила чашку подкрашенного цикорием молока и несколько ломтей хлеба. Нанетт, стоявшая у печки, уперла руки в бока и сказала:
— Моя девочка, наконец-то тебе лучше! Сегодня, пожалуй, поможешь мне немного. Работы у нас на всех хватит! Когда хозяйка захочет взять тебя в дом, она скажет.
Девочка не знала, что и думать. Зачем было приезжать за ней за тридевять земель, если хозяйке она не очень-то и нужна?
Однако, подумав немного, Мари решила, что для нее, конечно же, будет лучше остаться в этом скромном, но гостеприимном жилище фермеров, чем угождать женщине, в присутствии которой у нее кровь стыла в жилах от страха.
Мари с охотой принялась за работу. Нанетт показала ей хлев, овчарню, выгон. Девочке не в новинку было ухаживать за животными: ферма Жака и Нан напоминала ферму в приюте, только была намного больше.
По совету мсье Кюзенака Жак разводил коров лимузенской породы. Но было у него и две нормандских, купленных за баснословные деньги. Именно эти две коровы снабжали фермеров таким необходимым молоком. Жак сам их доил. Мадам Кюзенак предпочитала, чтобы десерты и выпечку готовили из парного молока. Из оставшегося молока Нанетт изготавливала творог.
Мари с удовольствием помогала фермерше и перенимала ее умения. Она мешала молоко, мыла цедилки для сыворотки. Эта работа не была для девочки внове — она не раз видела, как сестра Юлианна делает творог. Таким образом, деревенская жизнь, которую открывала для себя Мари, одновременно была для нее полной новизны и хорошо знакомой. Очень скоро она прониклась симпатией к крупным рыжим коровам и подолгу что-нибудь им рассказывала. Не меньше ей нравились и овечки, чей покорный взгляд трогал девочку до глубины души.