Мари показалось, что ледяная рука сжимает ей сердце. Адриан знает! А она каждый день ходила в приют и при этом оставалась в полном неведении…
Адриан дорого заплатил за признание Леони: Мари потребовала, чтобы он рассказал ей все, что знает, о том, что происходит в регионе, абсолютно все.
— Хорошо, раз ты на этом настаиваешь!
Рассказ занял не один час. За это время Мари испытала целую гамму чувств — возмущение, гнев, волнение, печаль… Наконец она не выдержала:
— Господи, кем же нужно быть, чтобы творить такое! То, что гибнут взрослые, ужасно, но истреблять детей… И все-таки мне обидно, что мать Мари-де-Гонзаг предпочла скрыть от меня правду. Теперь мне понятно, почему воспитанницы перестали посещать общественную школу!
— Ты права, но только отчасти. Успокойся, дорогая, прошу тебя! С 1940 года в приют время от времени поступают девочки из еврейских семей. Там же живут и несколько взрослых женщин-евреек. Приняв их у себя, мать-настоятельница пошла на огромный риск. И рискует не только она, опасность нависла над всеми: и над маленькими еврейками, и над сиротами, и над монахинями и учителями… Неудивительно, что они стараются как можно меньше людей посвящать в своп дела. Достаточно одного случайно оброненного слова — и все будет кончено. Нацисты преследуют евреев повсюду, даже в свободной зоне.
— Признаюсь, я словно свалилась с небес на землю, поговорив с Леони! Но скажи, сколько их, этих девочек-евреек? И как они к нам попали?
— Сейчас всюду на евреев устраиваются облавы, ты это знаешь. Мать Мари-де-Гонзаг всегда поддерживала отношения с Эдмоном Мишле, он один из активистов Сопротивления. Эдмон Мишле — ревностный христианин, который не на словах, а на деле выполняет Божьи заповеди. Это он попросил мать-настоятельницу приютить детей. Он пытается спасать не только евреев. Мишле помогает укрыться преследуемым режимом Виши жителям Эльзаса и Лотарингии, немцам-антифашистам и многим другим людям, вынужденным скрываться от гестапо. Девочек привозили чаще всего ночью, по две-три за раз. В приюте их сейчас двенадцать человек, самой маленькой — шесть, самой старшей — тринадцать. И с ними две мамы.
— Я всегда знала, что мать Мари-де-Гонзаг — удивительная женщина! Но мне страшно, Адриан! То, что ты рассказал, — ужасно! Мы живем в страшное время…
В памяти Мари возникли лица девочек-сирот, которых она встретила в прошлое воскресенье по дороге на вокзал. Все они были в пальто и одинаковых беретах цвета морской волны. Девочки парами шли по дороге и весело распевали:
Теперь Мари поняла, почему на службу в приют взяли еще одну учительницу — мадемуазель Соланж Гургю: количество воспитанниц возросло за счет девочек-евреек. Мадемуазель Жанна рассказала Мари, что мадемуазель Соланж приехала из зоны военных действий к своей бабушке, которая живет в Иссандоне, это недалеко от Алассака. По словам Жанны, мадемуазель Соланж была прекрасно образованна и, кроме прочего, замечательно пела и отлично изъяснялась на немецком. Поступив на работу в приют, она получила возможность самой зарабатывать себе на жизнь.
Мысли Мари снова вернулись к воспитанницам, встреченным ею на прогулке.
— Скажи, еврейские девочки не выходят за пределы приюта? — с тревогой спросила она у Адриана. — В воскресенье я их не видела!
— Это было бы слишком рискованно. Никто не знает, что они здесь. Сестер в городке любят и уважают, но они предпринимают все меры предосторожности, чтобы по округе не пошли ненужные слухи.
— Бедные малышки! — содрогнувшись, прошептала Мари.
Адриан сразу притянул Мари к себе, как только выключил лампу и они легли. Комната погрузилась в темноту и тишину. Где-то на площади ухнула сова. С крыши соседнего дома донеслось мяуканье кота. Прижимаясь к груди любимого супруга, Мари вдруг ощутила настоятельную необходимость подумать о чем-то очень приятном. В памяти всплыла картинка: Волчий лес в Прессиньяке, тот самый, где брал начало волшебный источник… Пьер, посвистывая, гонит домой коров, за ним по пятам бежит пес Пато… Молодая Нанетт возле печки месит тесто в деревянной кадке, ее щеки раскраснелись… Внезапно Мари привстала, словно подброшенная сильной рукой:
— Это так далеко от меня… Так далеко! — воскликнула она.
Адриан, который уже успел задремать, спросил:
— Что далеко, дорогая?
— Мое детство, молодость… Прессиньяк! Я не могу это объяснить, но мне хотелось бы съездить туда, снова увидеть «Бори»!