Когда мать появилась на пороге кухни, окна в которой были плотно закрыты ставнями, Лизон бросилась к ней с раскрытыми объятиями:
— Мамочка, я уже по тебе соскучилась! Смотри, я открыла последнюю бутылку шампанского! У нас ведь праздник, верно?
Служба подходила к концу. В это последнее воскресенье августа колокола аббатской церкви Святого Стефана звонили особенно радостно. Пришел день, которого все ждали с таким нетерпением: пятнадцатого августа войска захватчиков покинули Брив, а на следующий день ушли и из Тюля. Двадцать пятого Лимузен обрел статус свободного региона.
— Радуйтесь, дети мои! Сегодня праздник свободы и веселья для всех нас! Ступайте играть во двор! Ну, живее! — воскликнула с улыбкой мать Мари-де-Гонзаг.
Маленькие обитательницы приюта поняли, что этот день действительно особенный. Обычно они ходили парами, а сегодня им позволили побегать в свое удовольствие, смеясь и распевая песни. И никому в голову не приходило их одергивать.
— Прошу вас, будьте нашими гостями! — обратилась мать-настоятельница к Мари, Нанетт и Камилле. — В такой день вы должны быть с нами!
Мари улыбнулась. Она с трудом сдерживала слезы радости. Она старалась выглядеть веселой, несмотря на то что в сердце прочно обосновались ужас от пережитого и тревога за судьбу Поля и Адриана. Вспомнились дни сомнений, когда она думала, что мать-настоятельница усомнилась в ней и потому забрала из ее класса учениц-сирот, сделала так, чтобы Мари ничего не связывало с приютом… Как отказать этой добрейшей женщине, на чью долю выпало столько волнений? Но Нанетт ответила первой:
— Я иду к Жаку! Хочу рассказать ему, что все эти ужасы войны уже позади. Он будет рад, и мой Пьер тоже! А ты иди, конечно, — добавила она, обращаясь к Мари. — Я сама поговорю с нашими мужчинами. Ману сегодня обедает у Лизон и Венсана в Тюле, поэтому дома нас никто не ждет…
Камилла ласково взяла бабушку за руку:
— Ба, скажи, хочешь, чтобы я пошла с тобой?
— Нет, моя душа! Иди с мамой! С детками играть интереснее, чем слушать нытье старухи!
— А может, все-таки составите нам компанию, Нанетт? — попыталась уговорить ее мать-настоятельница.
— Нет! Думаю, моя подруга Маргарита будет рада заглянуть ко мне. Вместе и пообедаем. Потом я посплю немного. На улице жарко, а я совсем старая стала…
Мать Мари-де-Гонзаг покачала головой. Она слишком хорошо знала Нанетт, чтобы пытаться ее уговорить.
Мари последовала за матерью-настоятельницей. Она прошла через приемную в сад приюта, как и тогда, когда попала сюда в первый раз, много-много лет назад. Но теперь на улице было тепло, и в ее руке была рука Камиллы.
В тени увитой виноградом стены на скамейке сидела мадемуазель Берже, держа на коленях девочку лет пяти. Как и маленькие воспитанницы приюта, Камилла обожала «маму Тере». Это была их первая встреча за долгие месяцы. Когда она подбежала к мадемуазель Берже, та звонко поцеловала дочку Мари, все так же прижимая к груди обнимавшую ее малышку.
Эту тщедушную девочку с вьющимися черными волосами звали Мадлен. Круглая сирота, она попала в приют сестер конгрегации Святого Сердца Девы Марии в 1940 году. Ей тогда не исполнилось и двух лет. Несколько месяцев назад Мадлен заболела бронхопневмонией, и «мама Тере» совершила невозможное, чтобы вырвать девочку из когтей смерти. Малышка все еще была очень слаба, и мадемуазель Берже внимательно следила за состоянием девочки, опасаясь рецидива. Однако когда подошла Камилла, Мадлен подвинулась, освобождая ей место на втором колене любимой «мамы Тере».
Мать Мари-де-Гонзаг доброжелательно улыбнулась:
— Мы не променяли бы нашу мадемуазель Мари-Терезу ни на какие сокровища мира, я не устаю благодарить Создателя за то, что она с нами… Но Господь дал ей только два колена, а у нас сорок пять воспитанниц!
— Скажи, мама Тере, ты подстрижешь мне волосы, как у Камиллы? — спросила малышка, проводя ручкой по волосам дочери Мари, которые доставали до лопаток.
— Нет, дорогая! — ответила маленькая женщина, ласково касаясь ее длинных, до пояса, волос, красиво обрамлявших лицо девочки. — С такой прической, как сейчас, ты намного симпатичнее!
Другая девочка, пробегая мимо, подошла и, поцеловав мадемуазель Берже в щеку, спросила тонким голоском, опуская глаза долу:
— Ты меня любишь так же, как Мадлен? Скажи, мама Тере!
— Вот уж вопрос так вопрос! Конечно, Полин! — заверила ее мадемуазель Берже. — Все вы — мои дети. И всех я люблю одинаково. Помните об этом, даже когда сами станете бабушками! Обещаете?