— Я всего лишь была втянута в это моими друзьями.
— Но неужели вы думаете, что в студенческом движении нет и капли романтических чувств? Другими словами, патриотизма? Ведь что-то прекрасное присутствует в сердцах студентов. Это можно рассматривать даже как некоторый вид героизма. Конечно, это понятие весьма расплывчатое, но в нем есть нечто таинственное и мистическое. Если толпа не будет привлечена этой мистерией, она не последует за вами. В этом-то и заключается трагедия прекрасного.
Тэюн не говорил ни слова. Он сосредоточенно думал о чем-то своем. Ёнбин же была весьма заинтересована анализом Ган Гыка революционных настроений. Она вспомнила слова, сказанные когда-то Тэюном: «Для Ган Гыка-революционера не существует гнева, скорби и напора, которые есть у других революционеров».
— Ну как, госпожа Ким, у вас не возникло желания стать романтиком? — по-деловому спросил Ган Гык.
— А вы хотите, чтобы я им стала?
— Нет, я не имел этого в виду. Вы должны сами решить. Так как ранее слишком многое решало за вас.
— Откуда вы это знаете?
— Знаю, потому что вы сейчас переживаете то же самое состояние, что и я.
Эти слова, принятые Ёнбин за прямое признание в любви, заставили ее покраснеть. Почувствовав это, она смутилась.
— Что вы можете знать о человеке, которого видите всего лишь во второй раз? Ган Гык улыбнулся, подозвал официанта и заказал пива.
— Если честно, я раньше думал, что Тэюн вас переоценивает.
Тэюн посмотрел на них исподлобья.
— И вы не ошибались. Моему брату следует верить только наполовину.
— Ну, пора уже прекратить вам делать из меня дурака, — впервые за это время сказал Тэюн и улыбнулся.
— Романтизм все-таки было бы ошибочно называть излишеством, — продолжал Ган Гык, — прошу тебя оставить все эти твои литературные замашки.
— И что это ты разошелся сегодня?
Шутливый тон Ган Гыка скрывал в себе явный дружеский совет.
— Я и представить себе не могла, что вы, господин Ган, так красноречивы.
— Ха-ха. Видимо, я произвел на вас в Пусане нелучшее впечатление.
— Вы мне показались тогда таким холодным и невозмутимым, что когда Тэюн нахваливал вас, это вызывало лишь антипатию.
— Опять я виноват?
— Извини.
— Ты, Ёнбин, и представить себе не можешь, с кем ты сейчас говоришь. Господин Ган — это опытный актер. Его нельзя принимать поверхностно, а то разочаруешься. Он преображается постоянно; например, он может обратиться в такого гордеца, что ты просто разведешь руками.
— Спасибо на добром слове. Давайте закончим на похвале.
— Хо-хо-хо…
Наливая себе пива, Ган Гык обратился к Ёнбин:
— Не хотите ли съездить в Китай?
— Китай? — Ёнбин широко открыла глаза от удивления.
Лицо Тэюна опять выражало прежнее напряжение.
— Во-первых, это следует хорошо обдумать. Если мои дела позволят…
— Какие дела?
— Потребуется пара месяцев, самое большее — месяцев пять… — Только что смеющееся лицо Ёнбин омрачилось тенью грусти.
Они говорили и говорили еще. Когда же вышли из ресторана, уже было темно.
— Разрешите, я возьму вас за руку?
— Не надо, — Ёнбин, ощутив рядом руку Ган Гыка, смутилась и отдернула руку. Ган Гык оказался весьма тактичен. Как предупреждал ее Тэюн, пред ней сейчас стоял искусный актер, совсем не похожий на того молчаливого, с тяжелым выражением лица, человека, встреченного ею в Пусане.
— Вы снимаете комнату?
— Да. В общежитии я сильно уставала.
— Где вы живете?
— В районе Хэхва-дон.
— А точнее?
Ган Гык приостановился под фонарем и достал блокнот с ручкой. Ёнбин несколько растерялась.
— На всякий случай, вдруг мне понадобится вам написать, — заметив замешательство Ёнбин, Ган Гык добавил: — Я мог бы держать вас в курсе дел Тэюна.
— Номер двести семьдесят пять.
Занеся адрес в записную книжку, Ган Гык хлопнул Тэюна по плечу и сказал:
— Ну, тогда удачи. Мне в другую сторону. Госпожа Ким, мое почтение и до следующей встречи.
Ган Гык скрылся за углом улицы, словно унесенный порывом ветра.
Спокойной ночи!
Весть о том, что корабль «Санганхо» затонул, дошла до Ёнбин спустя десять дней после похорон Ёнок. Письмо пришло в тот момент, когда она уже вышла из дома, чтобы идти в школу. Прочитав, она вернулась к себе в комнату, какое-то время растерянно сидела и вдруг разрыдалась.
Весь день Ёнбин то ложилась, то садилась, но никак не могла успокоиться. День ото дня в тревоге в ожидании смерти отца, она не смогла мужественно перенести внезапную смерть Ёнок. Никогда при своей жизни Ёнок не говорила о себе, но Ёнбин слишком хорошо знала, что она не была счастлива. Это было видно по тому, как Ёнок после свадьбы стала фанатически следовать христианству. Осунувшееся лицо и потухшие глаза младшей сестры тревожили Ёнбин, но целый ряд непредвиденных происшествий мешали Ёнбин заботится о Ёнок так, как бы того хотелось, и это все больше и больше ее удручало. Чем больше Ёнбин думала об этом, тем больше осуждала себя, и тем больше болело ее сердце. Словно сотни тысяч солдат промаршировали по душе Ёнбин, втоптав ее в землю.