«Когда я вернусь, поговорим», — жестко бросила она Калену, и тон этот не предвещал ничего хорошего.
«На этот раз точно выгонят», — уныло подумал он и поплелся на кухню.
На следующий день Арон разбудил его ближе к рассвету. Скупо сообщил, что госпожа только что вернулась, и бросил к ногам Калена горсть окровавленных тряпок.
«Госпожа велела, чтобы к обеду все было выстирано, высушено и выглажено, — заявил он, глядя на встревоженное лицо тут же проснувшегося Калена. — И еще госпожа просила передать, что если в следующий раз ты немедленно не позовешь ее к роженице, будешь лично закапывать труп в случае неблагополучных родов. А то и два трупа, — совершенно серьезно добавил Арон».
Глядя как студеная вода в реке смывает с тряпок алые следы чьих-то страданий, боли и мучений, Кален думал, что работа прачкой, конечно, значительно лучше разговора с глазу на глаз с самой госпожой. Странно, что он еще так дешево отделался. Но что-то ему подсказывало, что разговоров с хозяйкой, как и встреч, долго избегать не удастся.
На подъезде к пристани Кален задумался так крепко, что упустил момент, когда серая кобылка поскользнулась снова. На этот раз лошадь не удержалась и грохнулась на мостовую, завалившись на бок, и придавив Калена своим весом. Он успел только крепче прижать к себе сумку с письмами, доверенными госпожой. Затем голова его больно ударилась о что-то твердое, и сознание провалилось в пустоту.
Сознание возвращалось медленно, перемежаясь вспышками острой боли пополам с обрывками воспоминаний. Вроде бы Гведолин кто-то пытался растолкать. Голова раскалывалась, словно невидимый портной воткнул туда тысячу иголок, нажимал на них и одновременно поворачивал.
Глаза открыты — она даже провела по ним рукой, убеждаясь, но взгляд сфокусировать не получалось. Кожа горела, и Гведолин казалось, будто вся она стремительно сгорала в огне.
Что-то влажное и прохладное коснулось лица. Оно гладило и ласкало, перетекая на шею, грудь, руки. От этих прикосновений становилось лучше, кожа успокаивалась, иголки почти перестали колоть, картинка перед глазами начала проявляться, словно густой молочный туман вокруг постепенно рассеялся.
Взгляд ее, наконец, сосредоточился и остановился на Терри.
— Засухой клянусь, думал, ты померла. — Бледно-зеленое встревоженное лицо, с запавшими щеками, торчащими скулами и растрескавшимися до безобразия губами склонилось над ней, лежащей, как оказалось, на кровати. На кровати Терри. Серые глаза совсем недавно умиравшего парня оказались на удивление живыми; в них затухал страх, боль и недоумение. — Выглядишь ужасно.
— На себя посмотри, — у нее плохо получалось говорить, язык распух и с трудом ворочался.
— Уже смотрел. И пришел к печальному выводу — наверно, мне это никогда не расчесать. — Со вздохом он запустил пятерню в спутавшиеся колтунами волосы. — пить хочешь?
Пока он не спросил, Гведолин и не подозревала, до чего ее мучила жажда. Если она не выпьет сейчас воды, то точно умрет.
— Эх, зря предложил, — печально промолвил Терри, изучив содержимое стола. — Воды, кажется, нет.
— Есть настойка. На полу, рядом с камином.
Приоткрыв крышку кастрюльки, он недоверчиво уставился на содержимое.
— Настойка, говоришь? — проворчал Терри своим обычным поучительно-едким тоном. — Хороши же мы будем, если напьемся с утра!
— Дурак. — Попытка пошутить с его стороны была хорошая, но улыбнуться у нее почему-то не получилось. — Там травы. Я их для тебя заварила…
— Ты? — удивился Терри. — Что же, тем более любопытно.
Найдя на столе кружку, Терри проворно нацедил в нее ржаво-коричневый раствор. Гведолин при этом с удовольствием отметила, что двигается парень уже не как призрак Засухи.
Когда Терри поднес к ее губам кружку, она сжала губы и помотала головой.
— Сначала выпей сам. Тебе нужнее.
— Раньше ты не была такой упрямой, — промолвил Терри, однако без возражений залпом осушил кружку и недовольно поморщился. — Горько.
Снова наполнил кружку настойкой.
Гведолин пила долго. Непослушные губы не хотели смыкаться, зубы стучали о край, а за два первых глотка настойка усела пролиться на грудь. Целебный отвар оказался и вправду невыносимо горьким, но так даже лучше — от горечи окончательно прошло головокружение, а очертания комнаты и контуры предметов сделались четче и ярче.