Приемные дети называют доноров своих генов биологическими родителями, а не настоящими, чтобы не получалось так, будто наши приемные родители ненастоящие. В детстве мне часто говорили, что моя биологическая мать приняла решение отдать меня на удочерение исключительно из любви ко мне. Обычно так и говорят: «приняла решение», а не «отдала ребенка», чтобы подчеркнуть: детей отдают из любви, принимают продуманное решение в их интересах.
Может, конечно, это и правда. Честно говоря, понятия не имею. Потому я и решила приехать в Корею и познакомиться со своей биологической матерью.
И вот я сижу в вестибюле приюта посреди Сеула и жду, когда она придет. Именно в этот приют меня принесли, когда мне было три дня. Это довольно убогий район Сеула — в первые десять дней нашей турпоездки нам такого не показывали. Здание приюта унылое и обшарпанное, краска на стенах невнятного серо-зеленого оттенка. Любой звук отдается эхом. Мебель разномастная и потрепанная, и даже запах внутри какой-то затхлый. Остальные члены нашей тургруппы — еще пятнадцать семей с корейскими приемными детьми — уже час как закончили встречи с биологическими родителями, и теперь им не терпится убраться из этого тоскливого заведения. Только у меня встреча еще не состоялась, так что все сидят и ждут меня.
Дочери Смитов, десятилетние близняшки Эльза и Элизабет, опять переели сладкого и носятся кругами по коридору. Миссис Даль сидит на скамейке рядом со своей тридцатилетней дочерью-кореянкой. В сумке миссис Даль носит большую пачку бумажных платочков, потому что рыдает по любому поводу. Макс Клейн опять играет в какую-то дурацкую игру на телефоне. Кто там еще остался? А, Кэтрин Остин — вон она сидит на стуле с высокой спинкой, чопорно сложив руки на плотно сдвинутых коленях. Ей лет двадцать, как мне, и она вечно напряжена, как натянутая струна. Ее бедные родители стоят за спинкой ее стула и явно не представляют, как вести себя с дочерью. И все участники группы косятся на меня, будто это я виновата, что они тут до сих пор сидят. Ну извините, я тоже не знаю, почему мы застряли в приюте. И вообще, я больше вашего хочу уже наконец закончить это дело.
На коленях у меня фотоальбом, который я сделала для своей биологической матери. Кучу времени на него потратила. В нем вся история моей жизни: с того дня, как меня привезли из Кореи и вся родня и друзья встречали меня у выхода 33 в красном зале аэропорта Миннеаполис-Сент-Пол, и до фотографии, где мы с мамой в больнице за день до ее смерти. Она там выглядит ужасно, но я не могла обойтись без этого снимка, ведь тогда я последний раз фотографировала маму. Я очень аккуратно вклеила каждую фотографию в альбом и добавила пояснения красивым почерком.
Вообще отлично получилось. Со всех точек зрения. Понимаете, если моя биологическая мать и правда приняла то самое решение из любви ко мне, то пусть увидит, что у меня все хорошо, что она правильно поступила. А если она меня отдала, не желая возиться со мной, то пусть поймет, что сваляла дурака. Рано или поздно я все-таки окончу колледж, может, даже в магистратуру пойду. Пусть биологическая мать увидит, что ее маленькая проблема выросла и прекрасно живет без нее. Ну ладно, с «прекрасно» я немножко преувеличиваю, но если я возьму себя в руки, то так оно и будет. А ей вовсе необязательно знать, что я преувеличиваю.
Я сижу и жду, и у меня ноет в животе. Ужасно бесит, что остальные семьи на меня уставились. Папа говорит, надо пойти кого-нибудь спросить, в чем дело, почему так долго, но едва мы решаемся это сделать, как выходит американка-консультант по вопросам усыновления и приглашает нас пройти с ней. Улыбка у нее такая напряженная, что сразу ясно: что-то не так. Я беру свой альбом, и мы шагаем за консультантом в небольшую приемную. Освещение там барахлит. Мы садимся за шаткий стол.
Консультант встряхивает головой. Она больше не улыбается.
— Анна, — говорит она, — мне жаль, что приходится сообщать тебе такую новость, но ты не сможешь встретиться со своей биологической матерью. Понимаешь, она умерла.
Кажется, я целую вечность тупо смотрю на нее. Мне как-то не верится, что я правильно расслышала. Мне вообще не верится, что все это происходит со мной.
— Умерла? — переспрашиваю я.
Консультант кивает.
— Боюсь, что да. Мне очень жаль.
Я перевариваю эту новость еще несколько секунд, потом спрашиваю, как именно умерла моя биологическая мать. Консультант, крупная женщина с прямыми седыми волосами, сообщает мне, что мать умерла двадцать лет назад, при родах. Рожая меня. Просто отлично. Я спрашиваю про биологического отца.
Консультант открывает папку и копается в бумагах, которые там лежат. Потом находит нужную и говорит мне, что моя биологическая мать не была замужем и в приюте не знают, кто отец. Я спрашиваю, есть ли у меня братья или сестры. Это тоже неизвестно.