— У моей семьи ферма возле Синыйчжу, — ответила я.
— Корея, — кивнул он. — Ты одна из корейских девушек?
— Да, — ответила я, глядя в пол.
— Чем вы тут занимались?
Я была слишком напугана и слишком плохо соображала, чтобы рассказать ему, что именно происходило на станции утешения. И даже если бы мысли у меня не путались, вряд ли я подобрала бы нужные слова.
— Вы нашли Су Хи? — спросила я. Больше мне ничего не пришло в голову. — Она на два года старше меня.
— Живой мы нашли только тебя, — ответил офицер. — Японцы сдались. Они ушли. Иди домой, тут тебе оставаться нельзя.
Я не знала, далеко ли от Донфена до моего дома, так что спросила русского офицера. Он сказал, что до Синыйчжу примерно четыреста пятьдесят километров и транспорта никакого нет. Судя по всему, идти придется пешком. Офицер велел своим солдатам дать мне риса и отослал прочь.
Я завернула рис и гребень в шерстяное одеяло и посмотрела на юг, в сторону Кореи. Я боялась идти домой: пришлось бы рассказывать родителям, что я была ианфу. Разве они могли такое понять? Но мне очень хотелось снова их увидеть, и чтобы все стало как раньше. Так что я закинула на плечо завязанное в узел одеяло и спросила старого китайского крестьянина, как идти к Корее. Крестьянин показал на пыльную дорогу, проходившую мимо станции утешения, и я отправилась в путь.
Километра через полтора я вышла на дорогу с двусторонним движением. Оглянувшись на невысокие черепичные крыши Донфена, я вспомнила одиннадцать девушек, с которыми там познакомилась, своих сестер-ианфу. И Су Хи, мою старшую сестру. Почему-то выжила только я, хотя не знала почему. Может, потому, что родилась в год Дракона. Может, гребень все-таки принес мне удачу. Как бы то ни было, придется жить дальше ради них. Так что я влилась в узкую серую цепочку беженцев с тюками за спиной, с котелками и кухонной утварью на поясе. Многие тащили за руки детей. Тут были старые и молодые, китайцы и корейцы, все с тяжелой ношей, и все шли на восток или на юг — шли домой.
Каждый день я преодолевала много километров пешком. На третий день русский солдат предложил подвезти меня в кузове своего грузовика-платформы. Я устала и стерла ноги, так что залезла в грузовик и уцепилась за что смогла, чтобы не свалиться, когда грузовик тронется. Проехав несколько километров, водитель остановился там, где на дороге никого не было. Он ссадил меня с грузовика и повел в канаву. Я лежала в росистой траве и смотрела в небо, как раньше смотрела в потолок своей комнаты на станции утешения. Я знала, что надо делать. Пока водитель снимал штаны, я расстегнула платье. Он попытался овладеть мной, но член у него еще не встал.
— А ты ударь меня, — сказала я по-японски.
Он с недоумением уставился на меня.
— Ударь посильнее! — крикнула я. Я взяла его руку и заставила его шлепнуть меня по лицу. — Ущипни меня! — Я поднесла его пальцы к своей груди и заставила ущипнуть. — Ну же! — закричала я. — Я знаю, что тебе нравится. Ты что, не мужчина?
Он отодвинулся, явно не понимая, что происходит, и начал застегивать брюки. Он меня отвергал. Да, я не смогла для него помыться, но это же ко мне на станции утешения всегда стояли самые длинные очереди, это меня полковник предпочитал остальным девушкам. Или солдат не знал, с кем имеет дело? Я пришла в бешенство, набросилась на него, царапала ему лицо, плюнула в него. Я кричала на русского, вспоминая самые гадкие слова, которым научилась у японских гейш. Я ударила его в нос кулаком, так что у него пошла кровь. Он тоже ударил меня, и я упала на землю.
— В чем дело? — сказала я, глядя на него снизу вверх. — Ты меня не хочешь?
Он пятился от меня до самого своего грузовика, бормоча под нос что-то на русском, потом залез в кабину и уехал, оставив меня одну в канаве.
Я сидела посреди высокой травы и смотрела, как уезжает грузовик. А потом засмеялась. Я громко смеялась над глупым русским водителем, который думал, будто я не знаю, что нужно делать. Я посмотрела в сторону Донфена и посмеялась над тысячами японцев, которые меня поимели. Я смеялась над заносчивыми гейшами, которые делали ровно то же, что и мы, только за деньги. Я смеялась над всеми ними, не прикрывая рта. А потом я встала и закричала. Я кричала так громко, что у меня горло заболело. Мой крик эхом разнесся по холмам, и когда я услышала его отголоски, то засмеялась снова, но на этот раз все-таки прикрыла рот.