Я пошла к двухэтажному зданию военной штаб-квартиры, где два года назад стояли японцы. Теперь вместо белого знамени с красным кругом тут подняли корейский флаг. Я зашла внутрь и попала в большое помещение с дощатым полом. За некоторыми столами сидели русские солдаты в форме, но в основном тут были корейцы. Я радовалась, что японцы ушли, но, честно говоря, чувствовала себя немного странно.
Я подошла к чиновнице средних лет за столом, над которым висела табличка «Учет» на корейском. Последний раз я видела корейские вывески еще в детстве.
— Меня зовут Хон Чжэ Хи, — сказала я по-японски. — Я пришла, чтобы отметиться в переписи.
Чиновница посмотрела на меня поверх очков, сдвинутых на кончик носа.
— А почему ты говоришь по-японски? — спросила она.
Я опустила глаза.
— Извините, — сказала я по-корейски.
Чиновница вернулась к бумагам, с которыми работала.
— Перепись ведется только по утрам, — сообщила она бесстрастно. — Приходи завтра.
— Простите, но если нужно ждать до завтра, вы не подскажете, где можно остановиться на ночь? У меня тут нет ни родных, ни знакомых.
— Не знаю, — ответила чиновница.
Я повернулась, чтобы уйти, и тут из-за стола, стоявшего у чиновницы за спиной, поднялся мужчина.
— Подожди, — произнес он, — возможно, я сумею тебе помочь.
Он подошел поближе, и чиновница опустила голову.
— Переписью занимаюсь я, — сказал мужчина. — Подойди к моему столу, я занесу твои данные в документы. — Он улыбнулся. За последние два с лишним года это был первый раз, когда мужчина любезно улыбнулся мне.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я еще не видела таких людей, как этот мужчина. Кожа у него была гладкая, волосы длинные и блестящие. Он был среднего телосложения и носил необычную свободную хлопковую рубаху и кожаные туфли без шнурков — таких я тоже никогда не видела.
Интересно, почему он обратил на меня внимание. У меня не было возможности привести себя в порядок, так что выглядела я наверняка ужасно. Он указал мне на стул возле своего стола и предложил сесть. Доставая из ящика листок бумаги и ручку, он спросил, как меня зовут. Я села очень прямо, положив руки на колени, и назвала свое имя, а мужчина его записал.
Он спросил, сколько мне лет.
— Извините, я не знаю, — сказала я как можно вежливее. — Какой сейчас месяц?
— Сентябрь, — ответил он с улыбкой, которая напомнила мне, как смеялся отец, когда я говорила что-нибудь смешное. — Вот-вот начнется октябрь.
— Тогда мне недавно исполнилось семнадцать.
— Где ты живешь?
— На ферме отца, это к востоку километров тридцать, в холмах.
— Как зовут родителей?
— Они умерли, господин, — ответила я.
Мужчина посмотрел на меня, и я увидела доброту в его глазах, но все равно не была уверена, можно ли ему доверять.
— Мне очень жаль, — сказал он. — Японцы многих убили. Я занимаюсь сбором информации о том, что оккупанты творили в Синыйчжу. Скажи мне, как звали твоих родителей и отчего они умерли.
Я сказала, и он все записал, стараясь ничего не упустить. Потом спросил:
— А братья или сестры у тебя есть?
— Да, сестра Су Хи. Она… она была старше. На два года.
— Где она?
— Я думаю, что она тоже умерла, господин.
— Мои соболезнования. Как она умерла?
— Ее забрали японцы, — сказала я. — В Китай.
— Понятно. — Мужчина кивнул, будто и правда понял, и что-то записал на листке бумаги. — А ты чем занималась все это время?
Я помедлила. Врать не хотелось, но не могла же я ему сказать, что была женщиной для утешения. Так что я сказала:
— Я работала на обувной фабрике.
— На обувной фабрике? — переспросил он.
— Да.
— Понятно. — Он улыбнулся все той же улыбкой, но на этот раз ничего не записал. Лист бумаги он положил поверх большой стопки, а ручку поставил в подставку на столе. — Я слышал, ты говорила, что тебе негде остановиться в Синыйчжу, — сказал он.
— Да. Я пришла из-за переписи, и еще мне сказали, что здесь можно найти работу.
Мужчина откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— В городе полно людей, которым некуда пойти. А работы мало.
Он долго разглядывал меня, так что я стала гадать, не допустила ли какую-нибудь промашку. Потом я подумала, что он рассматривает меня с сексуальным интересом, как солдаты на станции утешения. Наконец он сказал: