— Дзюбун, — произнесла я с гордостью и добавила по-японски: — Я думаю, ваша квартира вполне достойная. Мне нравится вид на реку.
Чжин Мо рассмеялся, и сердце у меня екнуло.
— Ты еще и русский учишь? — спросил он, переключаясь обратно на корейский.
Я кивнула.
— Я мало слышала русскую речь, но уже запомнила несколько слов. Предложения у них странно строятся. Но когда появится случай услышать больше, я скоро выучу и русский.
Чжин Мо изумленно покачал головой:
— У тебя и правда талант! Пожалуй, тебе стоит поехать в Пхеньян с нами. Нам пригодится твоя помощь.
— А зачем вам в Пхеньян? Почему вы не останетесь здесь?
— Потому что теперь, когда японцы наконец ушли, Корея станет свободной и независимой впервые с тех пор, как оккупанты отняли у нас страну. Мы сможем установить новое правительство, представляющее всех корейцев — не только богатых господ и землевладельцев, но и работающих людей.
— Я ничего не знаю о правительствах, — потупилась я.
Дверь в другую комнату открылась, и выглянула Ки Су:
— Чжин, ты идешь? — Она положила руку на живот.
— Минуточку, — сказал Чжин Мо.
На лице Ки Су мелькнуло неодобрение. Она бросила на меня такой взгляд, что я почувствовала: мне здесь не место. Потом она ушла обратно и закрыла дверь.
Я собралась было сказать, что лучше пойду, но тут Чжин Мо сказал:
— Хочу тебе кое-что дать. — Он подошел к книжному стеллажу и снял с него маленькую потрепанную книжку. — Это самое дорогое, что у меня есть: один из немногих экземпляров «Манифеста Коммунистической партии» в переводе на корейский. Эту книжку написал человек по имени Карл Маркс. Прочти ее, и тогда поговорим. — Он протянул мне книгу.
— Спасибо, — сказала я.
Чжин Мо пошел к комнате, где его ждала Ки Су.
— Мы собираемся ехать еще через несколько недель. Пока ты поможешь Ки Су по дому и прочтешь эту книгу, а потом решишь, не хочешь ли поехать с нами в Пхеньян и вступить в Коммунистическую партию.
Я взяла книгу и одеяло, которые протянул мне Чжин Мо, и пошла ложиться в уголке. Сын Ё свернулся на своей циновке. Вскоре он тихонько засопел во сне. Я закуталась в одеяло, оглядела квартиру и вздохнула. Похоже, теперь я какое-то время буду жить тут. Я радовалась, что нашла теплое место, где можно прилечь, и людей, с которыми можно поговорить. Чжин Мо, похоже, добрый, а Ки Су… ну, с ней придется вести себя осторожно.
Я открыла книгу, которую дал мне Чжин Мо. Издания на корейском мне не попадались с тех пор, как два года назад я ушла из дома. Я провела пальцем по буквам, по словам. На полях были написанные от руки замечания, многие предложения подчеркнуты. Чудесно, что у меня появилась книжка, которая отвлечет от кошмарных снов о Донфене.
Оставалось только надеяться, что эти люди никогда не узнают, чем я там занималась.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Две недели спустя Чжин Мо, Ки Су и я отправились в Пхеньян на крошечном потрепанном «фиате», который Чжин Мо одолжил у знакомого государственного служащего в Синыйчжу. У какого-то русского солдата Чжин Мо также выменял достаточно бензина для 240-километровой поездки. Не знаю, что ему пришлось отдать тому солдату, — наверное, что-то дорогое, поскольку достать бензин было трудно.
Мы уложили вещи в машину, тепло попрощались с Сын Ё и отправились в путь. Чжин Мо был за рулем, Ки Су сидела рядом с ним, держа руку на животе. Я втиснулась на заднее сиденье рядом с несколькими старыми чемоданами, двумя скатками постельных принадлежностей, горшками, кастрюлями и вещмешком Чжин Мо, набитым книгами. У меня на коленях покоился ободранный чемодан, который мне отдал Чжин Мо. Туда я уложила немного старой одежды Ки Су, экземпляр «Манифеста», который дал мне Чжин Мо, фотографию моей семьи, а в подкладке спрятала гребень с двухголовым драконом, чтобы его никто не заметил.
Это была моя первая поездка на машине. Нет, на грузовиках я, конечно, ездила — нельзя вырасти на ферме и не ездить время от времени на грузовиках, — но в пассажирском автомобиле ни разу не каталась. В салоне «фиата» пахло выхлопными газами, машину сильно трясло на разбитой дороге. Двигатель постоянно хрипел и постанывал, и я боялась, что до Пхеньяна мы не доедем.
Сначала я опасалась снова отправляться в такую даль с почти чужими людьми. Но чем южнее мы продвигались, тем лучше мне становилось. С каждым километром я была все дальше от Донфена и станции утешения.
А потом, отъехав на огромное расстояние от Синыйчжу, я впервые увидела Желтое море. Я слышала о море из книг родителей и рассказов отца и пыталась себе представить воду, которая уходит так далеко, что на горизонте словно переливается через край земли. А теперь море было здесь, передо мной, за окном машины. Я прижалась к стеклу, чтобы лучше его рассмотреть.