— Ты опять уснула, — сказал он. — Вставай, нам пора. Ки будет беспокоиться.
Я пошла рядом с Чжин Мо по пустым улицам — от штаб-квартиры временного правительства до его дома было шесть кварталов. С тех пор, как я получила работу, мы с Чжин Мо почти каждый вечер возвращались вот так вместе домой.
Сначала мне неловко было находиться наедине с мужчиной, который не был мне мужем. Но постепенно я поняла, что Чжин Мо мягкий и добрый человек. Беседы с ним часто напоминали мне давние разговоры с отцом. А его пламенная любовь к Корее и стремление найти новую форму правления были очень заразительны. Рядом с ним я оживала, испытывая неведомые раньше чувства.
Мы шли по прохладным весенним улицам, и я спросила:
— Как прошла сегодняшняя встреча?
Чжин Мо вздохнул. Глаза у него в последнее время сильно запали, он начал горбиться, и меня это тревожило.
— Не очень хорошо, — произнес он негромко. — Обе стороны считают, что имеют законное право управлять всем полуостровом, и никто не хочет уступать.
— И что будет дальше?
— Если американцы и русские оставят нас в покое, может, нам и удастся о чем-то договориться, — сказал он. — И те и другие согласились уйти в этом году, если мы сможем образовать единое правительство. Но русские хотят коммунистическое правительство, а американцы такого не потерпят. Они намерены любыми силами не допустить коммунизма в Корее. Получается тупик.
Какое-то время мы шли молча. По правую руку от нас лежал парк, машин на улице почти не было. Дул легкий ночной ветерок.
— А какая сторона, по-твоему, права? — спросила я и сразу об этом пожалела. Опять я задавала слишком много вопросов, и особенно неуместно такое поведение было в Пхеньяне: здесь не одобрялось подобное любопытство. Но Чжин Мо это, похоже, не беспокоило.
— Раньше я думал, что прав Север, — ответил он. — Именно на севере родилась Корея. У нас здесь больше промышленности, чем на юге. И, как ты знаешь, я верю, что нам лучше подходит социалистический строй. Но важнее всего объединение под властью единого правительства. Мы были разделены надвое на протяжении всей нашей истории: Север был союзником Китая, Юг поддерживал Японию. Теперь у корейцев есть шанс стать единым народом, если наше разделение не продолжат русские и американцы.
— И что же делать?
— Я вносил предложения на этот счет, но мои товарищи не желают слушать. Они несгибаемы. Они не идут на компромисс и, по-моему, ошибаются. — Чжин Мо приподнял бровь. — Это все, конечно, должно остаться между нами.
Я кивнула, радуясь тому, что он мне доверяет, и подтвердила:
— Разумеется.
Когда мы приблизились к дому, перед входом стояла черная машина с водителем внутри. Чжин Мо нервно оглянулся на автомобиль, потом быстро открыл дверь. Я поспешила за ним.
Мы с Чжин Мо разулись и вошли в гостиную. Ки Су сидела на тахте, поджав под себя ноги. Глаза у нее были красные. Рядом с Ки Су на тахте лежало ее зимнее пальто, на полу стоял чемодан. Их с Чжин Мо двухлетний сын Сук Чжу лежал, прислонившись к матери, и спал. На нем было дорожное пальто.
Чжин Мо увидел чемодан и замер.
— Что это значит? — спросил он.
— Я не могу больше так рисковать, Чжин, — сказала Ки Су. — Я уезжаю и забираю Сук Чжу.
— О чем ты? В чем тут риск? — удивился Чжин Мо.
Малыш Сук Чжу уткнулся лицом в бок матери и что-то промычал.
Ки Су сказала:
— Я не хочу сейчас говорить об этом. Ты разбудишь Сук Чжу.
— Если ты уезжаешь, то когда же мы поговорим? — возразил Чжин Мо, стараясь не повышать голос.
Сук Чжу открыл глаза и потянулся ручонками к матери:
— Мама?
Я шагнула вперед:
— Давайте я возьму его, чтобы вы могли поговорить.
Ки Су бросила на меня сердитый взгляд, но позволила взять ребенка.
Сук Чжу обхватил меня руками за шею, и я понесла его к себе. Зайдя в комнату, я закрыла за собой дверь. Комнатка у меня была маленькая, но все равно вдвое больше моей каморки на станции утешения. Окна не было, но зимой тут сохранялось тепло, а в жаркие летние месяцы — прохлада. В комнате стояли низкая кровать, деревянный стул и маленький столик с лампой и зеркалом. Стены были бежевые, оштукатуренные, а на деревянном полу лежал простой коврик. Я проводила здесь много времени: читала, изучала английский и спала, когда уже не оставалось сил на книги. Я хорошо знала эту комнату — всю, кроме потолка. Не представляла себе, беленый он, деревянный или вообще из чистого золота. Я отказывалась на него смотреть, потому что при взгляде снизу вверх на потолок мне сразу вспоминалось все, что со мной творили в моей комнате на станции утешения.